Единственный крест

— Им нужно жить. А чтобы жить, волку нужно мясо и вода. Лишний рот, точнее пасть — это конкурент, мешающий выжить. Сурово, но справедливо.

— Ты находишь?

— Они же волки, Галина.

— Дядя Асинкрит, а у матерого какая жизнь — плохая или хорошая?

— Вот это вопрос, тезка, — засмеялся Сидорин. — Скажу так: настоящая. Когда каждый день к тебе может придти смерть, поневоле проживаешь его… до донышка.

— Как это?

— То есть, по-настоящему, сполна, дочка — пояснил Глазунов.

— Понятно, только «до донышка» лучше.

— Какая разница как назвать, — было видно, то Сидорин где-то сейчас далеко-далеко. — Пуля, капкан, отрава, клыки кабана, рога сохатого — все и всё против тебя. И даже первоярок спит и видит, как ты ляжешь перед ним на спину…

— Дядя Асинкрит, кто такой первоярок, и почему он спит…

— Дочка, не слишком ли много вопросов. Не видишь, дядя Асик очень устал.

— Ничего, — грустно улыбнулся Сидорин. — Обещаю, придет время — и я все тебе расскажу. И о первоярке, и о чем он мечтает. Сейчас уже действительно поздно, иди спать.

К удивлению родителей, Ася не стала возражать и канючить. Попрощалась — и ушла к себе.

— Да, пора спать, завтра успеем поговорить, — поднялась Галина. — Асинкрит, я тебе на диване в кабинете Вадима постелила. Вот увидишь, будет удобно.

— Спасибо.

Когда жена вышла, Глазунов, перейдя вдруг на шепот, спросил друга.

— У меня тоже вопрос, послушай. Только если, что не так, скажи сразу.

— Хорошо, спрашивай, — устало откликнулся Сидорин.

— Мне Виктор Иванович говорил, что ты вместо лиц видишь… ну, ты меня понимаешь.

— Раньше видел.

— А теперь?

Асинкрит пристально посмотрел на Глазунова.

— Я вижу человеческие лица. Обычные лица.

— Это чудесно.

— Я тоже так считаю.

— То есть ты перестал…

— Нет, не престал, — спокойно ответил Сидорин, — у каждого из нас есть глаза.

— Я тебя не очень понял.

— Чтобы увидеть перед собой человека с сердцем крысы, не обязательно, чтобы он имел крысиную голову. Ведь так? Зато у него есть глаза, через которые я увижу его сердце.

Они замолчали. Неожиданно Глазунов тихо, почти просяще спросил:

— А что ты увидел в моих глазах? На кого я… похож?

— Петрович, кто-то говорил о последнем вопросе?

— Асик, ты ушел от ответа.

— Я не ушел. Повторю то, что сказал твоей дочери: всему свое время.

— Ушел…

— Ладно. Человека я вижу, Вадик. Хорошего человека.

— Правда?

— Волки жестоки, но не льстивы. Мы… они… не шакалы.

— Ты не волк, Асик.

— Я не знаю кто я — и это самое печальное.

— Ты должен…

— Вадим, давай не будем об этом. И вообще, у меня к тебе просьба.

— Слушаю.

— Я благодарен за все, что ты делаешь для меня, но все-таки определись.

— В каком смысле?

— Кто ты для меня — доктор или друг.

— Но я хотел…

— Мне нужен друг, Вадим. Понимаешь?

— Кажется, да.

— И еще. Не зови меня больше Асиком. Я же не щенок.

Глава шестая. Собиратель.

В хлопотах, связанных с переездом и обустройством на новом месте незаметно летели для Сидорина последние дни лета. И не будь помощи Глазуновых и Братищевой, ему пришлось бы совсем несладко. Но все постепенно образумилось и, как любил говорить Вадим Викторович, «устаканилось». Сидорин собрался в свою первую командировку на север области, в край лесных озер и непроходимых еловых чащ.

За день до отъезда Асинкрит позвал к себе семью Глазуновых и журналистку, которая своей энергией и неиссякаемым оптимизмом, открытостью и всяким отсутствием жеманности расположила его к себе.

Глазуновы пришли с бутылкой шампанского и целой сумкой, буквально забитой альбомами. Супруги показывали Сидорину фотографии и совсем новые, и те, черно-белые, любительские, что запечатлели пору их студенческой юности. Асинкрит словно ребенок показывал пальцем на снимки: «А кто это?» «Что с ним сейчас?» Супругам явно нравилось вести друга по тропе воспоминаний, и они, перебивая друг друга, торопились рассказать как можно больше. Любаша сидела за столом, подперев подбородок рукой, румяная и захмелевшая, и с улыбкой смотрела на этих людей.

— Давно мне так не было хорошо, ребята, — сказала она, воспользовавшись паузой, во время которой Петрович извлекал из сумки новый альбом. Галина удивленно посмотрела на подругу:

— А я думала, что ты скучаешь.

— Скучаешь! — фыркнула Люба. — Вот так бы сидела и сидела… Эх, и почему завтра понедельник?

— Размечталась.

— А что в этом плохого? Нет, ты ответь, Галин. Асинкрит, как вы считаете, мечтать полезно или вредно? Вот я сколько себя помню, все время мечтаю.

— Ну и как? — поинтересовался Вадим Петрович.

— А как в песне, — и Братищева запела:

— «Мечта сбывается, и не сбывается»… Но чаще, разумеется, второе. А что же вы, Асинкрит ушли от ответа?

— А ты дала ему ответить, голуба? — заступилась за Сидорина Галина.

— Да я как-то не думал об этом, — вдруг застеснялся Асинкрит.

— Но вы хотя бы о чем-нибудь мечтаете? — не отступала Люба.

Все посмотрели на Сидорина, но он мочал, словно сомневаясь, говорить ему или лучше промолчать.

— Я хоть не такой как все, но… мечтаю, конечно же. — И он замолк.

— Наверное, мечтаете все вспомнить? — участливо подсказала Братищева.

— Любка! — одернула ее Глазунова.