Читаем Единственный крест полностью

Единственный крест

Спаситель мой, спаси меня,Я раба твоя за-аблудшая,За-аблудшая, за-аблудшая!Меня враг сомутилНа худые дела.Он за то сомутил,Что я Бога люблю,Что я Бога люблюИ его хвалю.Ты на помочь ко мнеКого пришлешь?Кого пошлешь, или сам придешь?Или матушку Богородицу?Или ангела да хранителя?Или мать пресвяту Богородицу?

— Ну вот и все, Асинкрит Васильевич. Говорят, жизнь себе человек делает сам, а почему бы ему не сделать и свою смерть? Почему не умереть так, как хочется — «под иконами, в русской рубашке»?

Сидорин понимающе улыбнулся:

— И все-таки ты тоже странный, Сергей. И это хорошо.

Они еще поговорили немного. Сергей рассказал, что верстах в тридцати от Мартынова живет на кордоне лесник Григорий Петрович Федулаев — с ним интересно пообщаться: Федулаев — первый волчатник в здешних краях. А затем Сергей задремал или просто думал свои думы возле спокойно затухающего костра. До рассвета еще была время, но тьма уже поблекла, словно предчувствуя свой уход. И вот из этой грязной мглы кто-то вышел. Наверное, заблудившийся охотник, вышедший на свет костра. Асинкрит крикнул было: «Идите, обогрейтесь», только слова застряли у него в горле. Высокая женщина в белых одеждах спокойно и уверенно шла, будто не замечая костер и сидевших возле него людей.

Сидорин протер глаза. Фигура приближалась, но шла она чуть левее того места, где сидели мужчины. Первое желание — стать маленьким-маленьким, вжаться в землю, закрыв глаза руками… Женщина прошла мимо костра и вдруг остановилась. Просто стояла, словно ожидая, что ее окликнут. Сергей продолжал дремать, низко опустив голову. А может действительно, взять — и окликнуть? Да и дело с концом… Асинкрит успел рассмотреть: на женщине было похожее на плащ одеяние с накидкой, которая скрывала голову и делала фигуру женщины еще выше. Он нисколько не сомневался, кто перед ним. Повернется или нет? Словно чувствуя свою кончину, предсмертно рванулось вверх пламя костра. Но сил уже не было и огонь рассыпался искорками по черной земле. Он мог бы поклясться, что слышал, как Смерть вздохнула — и шагнула в темноту, растаяв в ней словно утренний сон… Значит, еще не время.

… Не проходило дня, чтобы Сидорин не вспоминал эту ночь на Ивановой горе. А о женщине в белых одеждах он думал и в родном Упертовске, и в уютном Кашине, и в огромной Москве. Память об увиденном шла за ним по пятам, но страх отступал все дальше и дальше.

Глава тринадцатая.
Кое-что о ежиках.

— Анекдот вспомнила, рассказать?

Глазунова и Толстикова сидели в кофейне, обеденный перерыв у Лизы подходил к концу, а Галине только-только предстояло «заступить на вахту», как она сама любила выражаться, — на втором этаже городской поликлиники ее ждал кабинет участкового терапевта.

Галина вдоволь отвела душу в разговоре с подругой. Женщину повело на воспоминания. Поэтому сегодня Толстикова узнала о своей собеседнице, как, впрочем, о Вадиме Петровиче и Асинкрите Васильевиче много нового.

— Расскажи, а то, чувствую, мне сегодня опять битый час предстоит печальные баллады Плошкина-Озерского слушать.

— Только анекдот того… не очень.

— Давай, какой есть.

— Заяц выходит на полянку. Смотрит, — Галина перешла на шепот, — полна поляна ежиков. Они «паровозиком» выстроились и… короче понимаешь.

— Не понимаю…

— Глупая, — Глазунова посмотрела по сторонам, — любовью занимаются.

— А… Только при чем здесь «паровозик»?

— Слушай, Алиса, у тебя есть воображение? В цепочку они выстроились и… понимаешь?

— То есть, все? — Толстикова засмеялась. — Дошло.

— Слава Богу. Делают они это, значит, «паровозиком», а тот ежик, который первый, орет во всю глотку: «Замкнули круг! Замкнули круг!»

— Потому что, он…

— Ну да!

Подруги смеялись от души, забыв об окружающих. Глазунова легла животом на столик, а Толстикова в позе розеновского мыслителя только и могла вымолвить:

— Е-ежи-ки…

— Да. Замкнуть… говорит, приказываю… черти… ой не могу!

— Бедный ежик…

— А они не замыкают.

— Не до этого…

Новый взрыв смеха.

— Давно я так, Галинка, не смеялась, — Толстикова вытерла слезы.

— Ну и хорошо. Я словно прежнюю Алису увидела. А то ходит вся насупленная, на людей волчонком глядит.

— Кем?

— Ну, волчонком. Образ у меня такой сложился.

— Не надо мне таких образов… Кстати, если б здесь сидел твой муж и все слушал…

— Ты про анекдот или вообще про все?