Единственный крест

— Что новенького на работе, пап? — после этих слов своего отпрыска Василий Иванович чуть не подавился.

— С каких пор сын интересуется моей работой? Меня опять в школу вызывают?

— Нет, не вызывают. И вообще, могу показать дневник — я весь в плюсах, как Арлингтонское кладбище.

— Не кощунствуй, сынок, — вмешалась в разговор мать.

— Это не кощунство, мама, а здоровый цинизм, помноженный на юношеский нигилизм.

— Как загнул! — продолжая есть, впервые с начала разговора чуть расслабился отец. — Про нигилизм — понятно, а цинизм у тебя откуда?

— Все время думаю о будущей профессии, папа. Недавно прочел мемуары одного хирурга… как его… Да, Разумовский…

— Ты читал Разумовского? — отец отложил вилку.

— Что здесь такого? — небрежно отозвался Асинкрит. — Так вот, он пишет, что без здорового цинизма врачу, особенно хирургу, нельзя. Если принимать все очень близко к сердцу — много не проработаешь.

— Положим, доля истины в этом есть. Я подчеркиваю, сынок, доля, но сейчас позволь я спрошу тебя о другом. Ты действительно хочешь… хочешь стать врачом?

— Конечно. И я им обязательно стану.

— А мне казалось…

— Мне тоже, папа. Но, оказывается, гены — это великая вещь. Скажу тебе больше: я всего хочу добиться сам.

— Вот это правильно! — просиял Василий Иванович. — Только так и надо жить.

— А если мальчик не поступит? Васенька, разве ты не знаешь, как сейчас трудно поступить в медицинский? — В голосе матери слышалась неподдельная тревога за сына.

— Но я же поступил, дорогая! И ты поступила! И Виктор. Чем наш сын хуже?

— Сейчас время другое, Васенька.

— Ерунда!

— Правильно отец. Я хочу в жизни всего добиться сам.

Сидорин-старший с изумлением смотрел на сына. Нет ни усмешки, ни иронии в глазах. Скорее, какая-то грусть.

— А почему так печально, сынок? Главное ввязаться в драку, понимаешь?

— Понимаю.

— И все получится! Вот увидишь.

— Конечно. Но я хочу получше подготовиться к вступительным экзаменам, и поэтому у меня к тебе просьба, точнее, даже две.

— Слушаю тебя, сынок.

— Позволишь приходить к тебе на работу — буду рад. Если на что сгожусь — лекарства, скажем, принести…

Эмоциональный Василий Иванович не сдерживал своих чувств:

— Позволю ли я? Да я от тебя два года этих слов жду… Ну да ладно, а какая вторая просьба?

— Скоро весенние каникулы. Ты не возражаешь, если я съезжу на неделю к дяде Вите?

— Зачем? И как же подготовка к экзаменам?

— Во-первых, я не собираюсь шататься по Москве. Во-вторых, я возьму с собой учебники. В-третьих, мне хочется пообщаться с дядей, может, он сводит меня к себе на работу. И, пожалуй, самое главное: Ольга, его дочь и моя двоюродная сестра, на биофаке МГУ учится.

— Ну?

— Что, не понимаешь? Проблемы у меня — с химией и с биологией, а она в этих вещах дока. Глядишь, поднатаскает меня.

— Молодец. Все четко и ясно сформулировал. Считай, разрешение ты получил. А ко мне на работу можешь приходить хоть завтра. Для начала, посмотришь, как режут банальный аппендицит. Ну, а если повезет, увидишь что-нибудь более интересненькое.

— А говоришь, Разумовский не прав.

— Нет, я так не говорил… Я сказал, что доля истины…

Такого славного ужина давно не было в семье Сидориных.

***

Храма в Упертовске никогда не было, но святое место все-таки имелось. Для многих упертовцев таким местом являлся рынок. Впрочем, местному люду нравилось другое слово — базар. Каждое воскресенье сотни, если не тысячи жителей Упертовска — мал и велик — шли сюда. Людей посмотреть, себя показать, узнать последние новости, наконец, прикупить чего-нибудь. Поэтому Асинкрит, ковавший железо, пока оно горячо, знал, что делает, отправляясь рано утром на рынок. А на ловца, как известно, и зверь бежит. «Зверем» оказалась учительница русского языка, нагруженная как хороший тяжеловоз. Женщина она была нрава крутого, но не злопамятного, учителем не блестящим, однако не плохим. Асинкрит, обгоняя ее, очень естественно не заметил свою наставницу, затем, случайно обернувшись, «заметил».

— Валентина Матвеевна, здравствуйте.

— Здравствуй, Сидорин.

— Сумок-то сколько… — И, якобы раздумывая, — Можно я помогу вам?

— Они тяжелые, Сидорин.

— Ничего! — и взял у нее все сумки.