Единственный крест

Глава сорок вторая.
У жизни нет черновика.

В тот день Лизе так и не суждено было вымыть пол до конца. Известие о том, что Львовский «в бегах», настолько огорчило ее, что она не могла больше ничем заниматься. И вдруг Лиза вспомнила отца Николая. Надо же, во всех этих передрягах ей на память не раз и не два приходили слова старенького священника, сказанные им тогда, на ступеньках кладбищенского домика. А вот сам старик… до него ли ей было? И вот сейчас, когда Лизе было так одиноко, холодно и неуютно в пустой сидоринской квартире, она вспомнила отца Николая. И ей стало стыдно. А вдруг пожилому человеку сейчас плохо, вдруг ему нужны лекарства? Когда-то он помог умным и добрым советом им с Асинкритом, а вот сейчас…
Лиза собралась в минуту. В ближайшей аптеке купила кучу лекарств, приводя в немалое замешательство стоявшую за прилавком женщину.

— Девушка, вы скажите точнее, что вам нужно.

— Все.

— Так не бывает.

— Бывает.

— Хорошо, что у вас болит?

— Душа. Но я не для себя.

— Плохо спите?

— Очень плохо. Так, сердечное взяла. Вот здесь у вас написано — общеукрепляющее. Пробейте тоже…

Через час она уже стучалась в маленькую давно некрашеную дверь старенького домика на кладбище. Никто не ответил. Толстикова слегка подтолкнула — и дверь открылась. Еще одна дверь, в сенях. Лиза вновь постучала и произнесла:

— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешную.

— Аминь, — ответил ей слабый старческий голос.

Отец Николай лежал в кровати. Если бы не зажженные в каждом углу комнаты лампады, Лиза вряд ли разглядела, как осунулось лицо священника. Она опустилась на колени и протянула руки для благословения. Отец Николай перекрестил и благословил молодую женщину, затем поманил ее к себе: «Ближе» — и поцеловал в макушку.

— Пришла? Хорошо. Значит, услышала.

— Отец Николай… батюшка, что-то вы хворать вздумали?

— Так ведь, слава Богу, пожил. Грех жаловаться. До Рождества точно доживу, а там…

— Батюшка, не говорите так, — и Лиза вскочила, вспомнив про сумку, — я вот лекарств вам принесла.

Отец Николай улыбнулся:

— Глупенькая ты у меня, Лизонька. Совсем еще девчонка.

Столько в этих словах было любви, что слезы сами навернулись на глаза гостьи.

— Не обижайся, — и он погладил Лизу по голове.

— А я и не обижаюсь.

— Вот и правильно. Мне сейчас совсем другое лекарство требуется, а не твои пузырьки. Ну, да ладно. Поговорить я с тобой хотел. Бери стул, садись поближе, и слушай старика.

Но Лиза не сдавалась.

— Батюшка, я чаю хорошего купила. И черного, и зеленого. Печенье…

— Ох, заботушка! Хорошо, оставь. Пригодится. А теперь я тебя кое о чем спросить хочу.

— Слушаю, батюшка.

— Вчера Михайлов день был, праздник великий — архистратига Михаила. В церковь ходила?

— Некогда было. Простите батюшка.

— Значит, за упокой отца родного и мужа даже свечки не поставила?

— Забыла! — Лиза чувствовала, что краска стыда заливает ее лицо. — Сейчас столько забот навалилось, переживаний…

— Молчи! — неожиданно повысил голос отец Николай. Затем добавил мягче:

— Когда человек оправдывается — гордыня его устами глаголет… Еще спросить хочу. С Асинкритом живете как муж и жена? Что молчишь?

Лиза стала пунцовой и еще ниже опустила голову.

— Не слышу…

— Да.

— Опять не слышу…

— Живем, батюшка. В гражданском браке.

— Как, как это называется?

— Брак. Гражданский. Мы же любим друг друга, батюшка. Когда все утрясется…

Лиза не договорила. Внезапно отец Николай приподнялся и легонько стукнул ее своим маленьким кулачком по голове.

— Эх ты, башка садовая. Утрясется! А ты не думаешь, что потому и не утрясается все?

— Почему? — переспросила заплаканная Толстикова.

— В церковь не ходишь, Бога не благодаришь. Ты думаешь, это твой Асинкрит умный такой — взял и разрешил все проблемы? Молчишь, и правильно делаешь, что молчишь. Живешь в блуду…

Толстикова не выдержала:

— Это неправда!

— Правда!

— Нет, не правда, батюшка. Мы любим…