Единство и одиночество: Курс политической философии Нового времени

Высшим априорным принципом познания является единство мира в его многообразии, а именно внутренняя связь вещей между собой. Трансцендентальный «синтез», обеспечивающий эту связь, обеспечивается трояко—, через формы чувственности (пространство и время), через способность воображения и через самосознание, которое как бы добавляет к каждому восприятию представление «я мыслю». Синтезы создают априорное единство опыта и рассудка. Но одновременно — как всякое объединение — они же и ограничивают их, очерчивая пределы возможного применения рассудка и сводя опыт к острову с расширяющимися берегами, плавающему в океане непознаваемых возможностей[1]. То есть Кант понимает синтетическое единство опыта в духе недавно открытого интегрального исчисления. Ниже, в Учении о методе из Критики чистого разума, он различает два типа границ знания: относительные (подобные границам двух зон на плоскости) и абсолютные (подобные границам всего земного шара). За границы земного шара мы можем выйти на летательном аппарате, а за трансцендентальные границы выйти не можем вообще, хотя что — то за их пределами и есть. Итак, условия синтеза суть одновременно условия ограничения, и обратно.

Итак, Кант полагает абсолютный разрыв между человеческим представлением и «вещью самой по себе», о которой мы не можем сказать ничего определенного, кроме ее реальности (сравним жест Руссо, который во «Втором Рассуждении» наделяет человека недостижимой и неизвестной природой). Рассудок может оперировать с этой вещью, как бы играть с нею, но как только он пытается истолковать ее полный смысл, вывести из опыта или из логических соображений некое целостное и окончательное представление о бытии, то он неизбежно терпит фиаско, наталкиваясь на внутреннее противоречие, которое Кант называет антиномией. Например, рассудок может одинаково убедительно доказать и что человек свободен, и что он несвободен. И так далее.

Отсюда — метод, который Кант называет «критическим» и при помощи которого он предлагает ограничивать рассудочное познание в рамках отведенной ему сферы конечного опыта — отделять то, что человек может знать, и то, во что он может только верить, на что может надеяться и так далее. Критический разум (способность, высшая по отношению к рассудку, но имеющая только негативное применение) позволяет выделять те самые «априорные» предпосылки, которые скрыто определяют все наше возможное познание (а также деятельность): рассматривая себя как бы с невозможной, негативной точки зрения «вещи самой по себе», разум замечает случайность, странность наших самых, казалось бы, необходимых презумпций: того факта, например, что вещи длятся и не исчезают спонтанно со своих мест. Тем самым философия Канта позволяет мыслить эпохальность, локальность, историчность познания — хотя сам Кант и не делает этого шага, а претендует на открытие общих свойств человеческой субъективности, он тем не менее связывает критическую философию с современной ему эпохой и систематически прорабатывает вопрос о мыслительном содержании своего исторического момента[2].

В чем же историческое и политическое значение критической философии Канта? Оно состоит прежде всего в том, что он, вслед за Руссо, выступает против рационалистического оптимизма Просвещения — веры в то, что рациональное опытное познание природы и человека может привести к нравственному совершенствованию человека и справедливому устройству общества. Это та вера, которая продолжает до сих пор доминировать в нашей культуре: нас учат оправдывать наши поступки научными знаниями, доверять политические решения экспертам, которые суммируют наш «рациональный выбор», строить свой день на основе последних данных физиологии. Та же вера заставляет нас надеяться на постепенное просвещение и обогащение народа, которое должно принести за собой социальный консенсус и классовый мир.