Единство Империи и разделения христиан

В общей истории этого периода патриарха Акакия еще часто представляют как криптомонофизита[393], потому что так его называли папы в течение позднейшего конфликта с Римом. На самом же деле нет причин подозревать в неискренности его по–настоящему мужественное противостояние Василиску, его строгие осуждения в письмах к папе Симплицию[394] как Петра Валяльщика, так и Петра Монга. Но будучи типичным византийским иерархом, он вполне осознавал, что положение его требовало не только твердости там, где можно было ожидать победы (как в случае борьбы с Василиском), но и гибкости, когда ее диктовали интересы Империи. Так, он справился с «ведением переговоров» с Петром Монгом, предоставив непосредственную ответственность за них императору и, вероятно, надеясь, что халкидонская вера все равно устоит.

28 июля 482г. Зинон обратился к Александрийской церкви с посланием, известным под названием «Энотикон». Ни один епископ не был в нем назван по имени. Император выражал озабоченность единством и торжественно провозглашал, что Империя и «все церкви» не приемлют никакой иной веры, кроме той, что выражена в крещальном Символе, подтвержденном в Никее и Константинополе, и что Эфесский собор осудил Нестория на основании этого Символа. Однако император тут же добавляет анафему и Евтихию, не уточняя, на каком соборе она была провозглашена; он заявляет, что принимает «Двенадцать Глав» Кирилла (то есть анафематизмы его 3–го письма к Несторию), и публикует исповедание веры, в котором тщательно избегаются такие спорные термины, как physis, hypostasis и prosopon. В содержании своем это исповедание тщательно сохраняет не только кириллово утверждение единства Христа, включая теопасхизм («мы говорим, что и чудеса, и страсти—Одного и Того же— ), и осуждает учение о «двух сынах», но также подтверждает важный для халкидонитов и отвергаемый евтихианами пункт, что Христос «единосущен нам по человечеству». В нем, однако, опускается то, что говорил святой Лев, и халкидонское определение, что и Божество, и Человечество Христовы в соединении «сохраняют свои свойства».

Теоретически бесспорная, эта первая и главная часть «Энотикона» содержит, однако, внутренние противоречия. Если Никео–Константинопольский Символ есть единственное приемлемое исповедание веры, то почему анафематствован принимавший его Евтихий? И как оправдать учение о «двойном единосущии», которого в Никейском Символе нет?

Последний параграф этого документа содержит еще больше проблем. Он утверждает, что «ни церкви, ни Наше Величество не приемлют никакого иного символа или определения веры », что можно считать намеком на неприятие халкидонского вероопределения, обычно именуемого . Затем документ этот делает любопытное упреждающее заявление, заранее отвергая обвинение в цезарепапизме: «Мы написали это, не вводя новшеств в веру, но ради вашего осведомления». Затем идет действительно решающая фраза: «Кого бы то ни было, кто думал или думает иначе, либо теперь, либо в любое другое время, будь то в Халкидоне или на каком–либо другом соборе, мы анафематствуем, в особенности упомянутых прежде Нестория и Евтихия, и тех, кто думает так, как они»[395].*{{Выделено И. Мейендорфом. — Ред.}}

Как по форме, так и по содержанию Энотикон был попыткой поднять спор до уровня христологических понятий, уводя его от терминологических тупиков. Если бы за ним не стояло ничего другого и если бы он достиг успеха, то христологические споры могли бы удержаться на уровне общего возврата к ситуации, которая последовала за примирением святого Кирилла и Иоанна Антиохийского в 433 г. Однако сам текст делал такой возврат невозможным, с одной стороны, упоминая осуждение Евтихия, состоявшееся в Халкидоне, а с другой—говоря о Халкидоне в определенно уничижительном контексте.