Единый поток жизни

Стояла в головах умершего Сына Своего Матерь Его Мария, слезами орошая Его лицо; многоразличными стенаниями терзалась Она изнутри; неустанно лобызала Она чело Его и щеки, и глаза, и нос, и все тело, и плакала с таким обилием слез, что казалось, будто вся плоть Ее вместе с душой всецело растворялась в слезы. Слезами омывала Она безжизненное тело Сына.,." [92]

Эти сцены, эти переживания мук Иисуса и скорби Его Матери вдохновляют и церковное изобразительное искусство, внося в него (с особой силой во второй половине Средних Веков) струю глубокого, хватающего за сердце патетизма,[93] вдохновляют они, уже с ранних времен, и религиозную лирику и в особенности церковную, богослужебную песнь.

Мы знаем, что Восточная Церковь в своих песнопениях плачет и скорбит, созерцая умственным взором страдания Богочеловека. Она плачет и вместе со Скорбящей Матерью, повторяя Ее сетования, созерцая и переживая Ее материнскую скорбь. Приведу хорошо известные по "Постной триоди" некоторые из песнопений Иосифа Песнотворца (Ιωσήφ δ Υμνογράφος) жившего в 9-ом веке, — из канона, что поется в пятницу 4-ой седмицы Великого Поста. Мы слышим здесь возгласы и рыдания самой безутешной Матери и Девы:

Егда Тя, Чадо, неизреченно родих, болезней избегох, и како ныне вся болезней исполнятся? Вижду бо Тя висима яко злодея на древе, землю неодержанно Повесивтаго, глаголаше Всечистая плачущи...

Умерщелену жизнь на кресте зряще, и не терпяще болезни утроб, рыдаше чистая Дева взывающе: Увы, Сыне Мой, что Тебе народ беззаконный воздаде?...

Ныне яко агнца незлобива зрю Тя висяща и от беззаконных ко кресту пригвождаема, Сыне Мой, ребезначальный, рыданъми терзаюся, и матерскими одержима есть болезнями, Всечистая вопияше…[94]

А вот, из канона Симеона Логофета, читаемого в Великую Пятницу:

Обешена яко виде на кресте Сына Своего и Господа, Дева чистая терзающися вопияше горце, со другими женами стеняще, глаголаше:

О страшном Твоем рождестве и странном, Сыне Мой, паче всех матерей возвеличена бых Аз: но увы Мне, ныне Тя видящи на древе, распаляюся утробою...

Се Свет Мой сладкий, надежда и живот мой благий, Бог Мой угасе на кресте, распалаюся утробою, Дева стеняши глаголаше...

Уязвена Тя видящи и без славы, нага на древе, Чадо Мое, утробою распалаюся, рыдающи яко Мати, Дева провещаваше...

Но вот тело умершего Страдальца снято с позорного древа и покоится на коленях Матери.

Приемши Его с плачем Мати неискусомужная, положи на колену, молящи Его со слезами, и облобызающи, горце же рыдающи и восклицающи: "Едину надежду и живот, Владыко, Сыне Мой и Боже, во очию свет раба Твоя имех, сладкое Мое Чадо и любимое...

Не изглаголеши ли рабе Твоей слова, Сыне Божий? Не ущедриши ли, Владыко, Тебя родшую? - глаголаше Чистая, -рыдающи и плачущи, облобызающи тело Господа Своего.

Помышляю, Владыко, яко к тому сладкаго Твоего не услышу гласа, ни доброты лица Твоего узрю, якоже прежде, раба Твоя: ибо зашел ecu, Сыне Мой, от очию Моею...

И все снова и снова раздаются эти рыдания, эти сетования Матери.