Единый (СИ)

Мы с Витькой переглянулись. Те, кто сидит в местах не столь отдаленных, как правило, всегда считают себя жертвами государственного произвола, наветов, недоразумений и обстоятельств. Верить, когда каторжанин говорит, что ни в чем не виноват, сложно. Но я вспомнил тетю…

— Я одного сейчас хочу, — шептала Рина горячо, глядя на меня в упор, — в глаза Вэсэ посмотреть, в эту рожу мерзкую…

— В глаза Вечной Сиберии? — не понял я.

— Владилену Станиславовичу, — слегка удивилась моему незнанию Рина, — Кирсанову. Председателя так звать. На каторге его Вэсэ кличут и как боженьку восхваляют.

Я снова переглянулся с Витькой. Так “Слава Вэсэ!” значит не восхваление Вечной Сиберии, а лично Владилена Станиславовича?

— Культ вождя, — сказал Витька. — Для многих здешних правитель и государство — одно и то же.

— Понятно, — сказал я Витьке и повернулся к Рине. — Ты решила нас использовать в своих целях? Чтобы отомстить?

— А ты разве меня с собой не из-за Веры взял? Чтоб ухаживала? А остальных оставил как есть, хотя у тебя возможность всю каторгу распустить была?

— Была, — закипая, сказал я. — Но я приехал не революции устраивать и народ от гнета освобождать, а выручить тетю…

— Выручил?

— Ты на что намекаешь?

— Я намеками разговаривать давно уж разучилась. Прямо тебе говорю. Если б ты из Посада не сбежал, тетя бы на каторге не зачахла. А если б не игры Председателя Вэсэ с россами, ты бы после глюка память не потерял. Из-за этой твари наши жизни сломлены и близких мы потеряли. Кого еще ты готов потерять, прежде чем решишься раздавить гадину, из-за которой зараза и смерть вокруг?

Несмотря на слова Рины, хлещущие меня по обеим щекам, и зарождающийся гнев, я не придумал, что ответить. Она была права. Детинец — причина всех моих злоключений. Можно сколь угодно валить вину на “бесящихся с жиру” россов, но если бы не Детинец, никакие эксперименты над людьми без согласия у россов не выгорели бы.

А еще в памяти возникла Кира. Ее потерять я не готов. И Витьку, которого уже терял.

И аргумент, что, мол, если Председателя завалить, тут же нарисуется новый, никакой не аргумент, а демагогия. Из разряда: зачем в доме убираться, если пыль и грязь постоянно скапливаются?

— Я понял, — после долгой паузы сказал я. — Пойдем и раздавим гадину. Убьем Председателя Вэсэ.

Глава 12. Председатель Вечной Сиберии

Сказать легко, а реализовать сказанное непросто, особенно когда речь об убийстве человека. Председатель, несомненно, гадина из гадин, но я никогда в глаза его не видел и с трудом представлял, как проверну экзекуцию. Мне уже доводилось убивать, — о чем напоминал кинжал по имени “гришан”, по-прежнему лежащий в рюкзаке вместе со шпагой, — но убийство совершалось в бою, на эмоциях, когда выбора-то особо нет: или ты, или тебя. А тут ты должен пойти и совершить казнь, будто профессиональный палач, и к тому же в присутствии подростка и женщины.

Будь на моем месте более рефлексирующий человек, он столкнулся бы с огроменной морально-этической дилеммой. Но я пообтерся, пообвыкся, закалился духовно и физически, в рефлексии впадать не собирался и был более-менее уверен, что после казни особым чувством вины страдать не буду. К тому же на дне сознания вертелась юркая успокоительная мыслишка, что вместо казни мы обойдемся каким-нибудь другим наказанием, вроде заключения под стражу на веки вечные…

Я поправил рюкзак, висевший на плече, и направился к воротам. Витька и Рина устремились следом. Не успел я осмыслить, каким образом мы откроем эти ворота, как они распахнулись сами, движимые скрытым механизмом. Между раздвигающимися створками появилась одинокая фигура очень упитанного немолодого человека в хорошем костюме, с седым ежиком волос, чисто выбритой холеной мордой, надменным взором глаз навыкате. Мы остановились.

Человек не был похож на “икону” Председателя. Но, как известно, живописцы, изображающие высокие лица, облеченные неимоверной властью, как правило грешат против истины. Это мог быть и сам Председатель. Вопрос в другом: какого лешего он нас встречает? Все-таки ловушка?

— Э-э… добрый день, — густым басом проговорил солидный гражданин, хотя время клонилось к вечеру.

Я внезапно понял, что он растерян. Трудно это заметить по его невыразительному лицу, с помощью которого запросто вешать с трибун любую лапшу. Такие лица — профессиональный инструмент любого закоренелого политика, его непробиваемый щит. И тем не менее, даже сквозь этот щит просвечивали растерянность и — немного — страх.

Это придало мне уверенности.

— Уверены, что он добрый? — спросил я.

— Владилен Станиславович ждет вас, — проигнорировал мою шпильку встречающий. — Прошу следовать за мной.