Эдипов комплекс

 Между Андреем Степановичем и Лилечкой существовала негласная договоренность о свободе действий. Это означало, что каждый может делать то, что он считает нужным, и тогда, когда ему это покажется удобным.

Л      илечка понимала, что встреча Андрея Степановича с этой Галиной Сергеевной была связана с делом в суде о ее сыне. Так ей казалось логично, и она чувствовала, что есть еще что-то, что составляет интерес Андрея Степановича к этой странной истории. Конечно, Лилечка понимала, что нападение на Андрея Степановича было связано с ее прошлыми отношениями с Сергеем. Это была месть ей за то, как она поступила когда-то с Сергеем, но в глубине души Лилечка предчувствовала, что в этой истории есть какая-то тайна, и понять и разгадать ее Лилечке очень хотелось.

 То, что она пережила, ухаживая за Андреем Степановичем, окончательно убедило ее в любви к этому человеку. Она превратилась на время в зрение и слух, она прислушивалась к его дыханию, как мать у постели больного ребенка. И это чувствовал Андрей Степанович, и был спокоен, что рядом есть близкий человек, и одновременно этот вопрос: «Неужели это все?» – относился к Лилечке тоже, и было в этом вопросе сомнение, которое Андрей Степанович не формулировал, но его что-то смущало, тормозило в его отношении к Лилечке, которая была воплощенное смирение и любовь. Да, это чувство напоминало ему отношения с мамой, но не хватало чего-то, доверия и тепла, которые в его душе всегда были к маме, а к Лилечке было чувство благодарности и какое-то сомнение в своих к ней чувствах. Он не формулировал это четко, но этот вопрос все-таки оставлял ему какую-то лазейку, чтобы вернуть все на прежние места, и он не сдавался.

 История с нападением утвердила его в этом мнении, что не все так просто, ясно для него, как ему бы этого хотелось. Закрадывалось какое-то чувство неудобства за то, что он попал в такую историю, и виновата в этом Лилечка. Его смущало ее прошлое, о котором они не говорили намеренно, он его стеснялся, а оказалось, надо еще его бояться. Эта история подтвердила то, что между ними не было полного и окончательного доверия, что Лилечка  «простая», а это для Андрея Степановича было самым страшным. В этой простоте он упирался в стену, за которой ничего не видел, не чувствовал, и он отступал, оставляя за собой право быть свободным.

 Эти мысли ему пришли, когда он вот так ни за что пострадал от прошлого Лилечки, которая не понимала до конца, что же это и за что, испытывала чувство вины, и она вернулась в своих ощущениях к первоначальному впечатлению от Андрея Степановича как человека замкнутого и ей непонятного.

 Сейчас ей нужно было решить практический вопрос – организовать встречу Галины Сергеевны с Андреем Степановичем. Она съездила в суд и узнала, что первое слушание по этому делу назначено через неделю. Она позвонила Галине Сергеевне.

– Извините, пожалуйста, это Лилия Яковлевна от Андрея Степановича.

– Да, я слушаю, – ответила Галина.

– Если не возражаете, могу вам предложить среду на следующей неделе, – сказала спокойно Лилечка.

– Хорошо. Предварительно я еще позвоню вам, – услышала Лилечка, и на этом разговор закончился.

 Лилечка вошла в комнату, где в кресле сидел Андрей Степанович. Выражение лица  было у него какое-то другое, немного задумчивое. Оно удивило Лилечку – давно она не видела на его спокойном лице эмоций. Он не сказал ей ничего и как будто не слышал ее разговора, но Лиля почувствовала, что он думает о чем-то своем и  приятном, а из какой жизни, она знать не могла.

– Ты, наверное, хочешь отдохнуть? – робко спросила она.

– Да, пожалуй, – и Андрей Степанович перешел к дивану и, укрывшись пледом, закрыл глаза.

Глава 19

 Как только он закрыл глаза, лицо Гали, откуда-то издали, из самого далека, представилось ему. Он раньше всегда удивлялся, что у нее выражение лица почти не меняется, и только иногда можно было на нем заметить улыбку или сомнение. Ее лицо можно было назвать статичным. Но это только на первый взгляд. Оно оживлялось, когда она начинала говорить о вещах, ей хорошо известных, и тогда оно становилось красивым. Ее красота была переменчивой, иногда ее можно было назвать некрасивой – это в те моменты, когда ничто не волновало ее, – и можно было назвать красивой, когда она оживлялась от какой-то мысли.