Эдит Пиаф

— Выступал в кино, брался за все, что попадалось под руку, но главным образом голодал, как последний пес. — Ив широким, уже «пиафовским», жестом разводил руками. — Как видишь, жизнь у меня была нелегкая. Жизнь у меня была трудная».

Мы с Эдит переглянулись. Воспоминания нахлынули на нас. «Трудная жизнь»… Мы знали, что это такое. Но мы и не мечтали о школе до пятнадцати лет, о маме, которая запрещает шляться по улицам, о папе, который работает, о настоящей семье… Это было не про нас.

Воспоминания детства Ива, которого мы считали родным и близким, неожиданно отдалили его. Но все, что было позднее, нас сближало. У Эдит были те же чаяния: имя на афише, сцена, поднимающийся занавес, свет рампы, успех. Да, они все-таки были одной породы: обоих снедало стремление добиться большего, чем другие, оба были объяты яростной жаждой жизни и победы.

Когда они сходились лицом к лицу, я гадала, кто кого съест. Но пока Ив был смирным. Он любил Эдит и ждал от нее всего. Но так не могло продолжаться вечно!

Ив рассчитывал, что она будет расспрашивать его о женщинах, о победах. Но это не интересовало Эдит. Ив обижался. Ему хотелось, чтобы она знала, что он неотразим, что любая баба готова на все ради его прекрасных глаз…

Эдит это не волновало: она была убеждена, что до нее у мужчины могли быть только случайные встречи. Любовь с большой буквы начиналась с нее.

С Ивом Эдит вступила в область неизведанного. Она открыла в себе способности, о которых раньше не подозревала: талант создавать «звезд». Это пьянило сильнее вина.

По прошествии нескольких дней она решила, что теперь ей о нем известно достаточно.

— Ты должен петь о всем том, о чем ты мне рассказал. Покажи руки.

Он протянул ей ладони, как будто хотел, чтобы она предсказала ему судьбу.

— Твои руки — это руки рабочего, пробивавшего карточку в проходной завода, это руки докера, на них были мозоли, и ты этого не забывай никогда. С такими руками выходят из народа, и нужно, чтобы народ об этом знал. Теперь остается найти, кто бы стал писать для тебя песни. И это самое трудное. Тебе нужны песни, из содержания которых ты сможешь вылепить свой образ и вдохнуть в него жизнь. Но чтобы сжиться с ним, ты должен хорошо себя чувствовать в его шкуре. Я хочу, чтобы ты пел о любви, ты для этого создан.

«Нет, — вскричал Ив, — я не могу. Я мужчина, а не женщина, чтобы блеять о любви! Я не господин Пиаф!»

Я подумала, что Эдит кинется на него с кулаками, но она стала кричать на него, да так, что голос разносился по всему отелю. Ив впервые видел ее в приступе гнева, он стоял перед ней как большой растерянный ребенок. В конце концов он расхохотался.

— Ну и дыхание у тебя!

— Как же ты не понимаешь, что о любви нельзя не петь? Публика требует именно этого. Но ты должен занять свое, особое место среди всех этих Пьеро, которые вздыхают о любви при лунном свете. Пусть на сцену выйдет настоящий мужчина, пусть он кричит о любви! Публика ждет его, он ей нужен! И потом, хватит с меня! Веришь ты мне или нет?

Но если Ив вбивал себе что-то в голову, разубедить его было почти невозможно. К тому же он был ревнив, как рыцарь крестовых походов. Если бы он мог, он надел бы на Эдит пояс целомудрия. С самого начала он возненавидел Анри Конте, первого, кто попался ему под руку. «Не смей просить для меня песен у этого типа. Я тебе этого не прощу!»

Нельзя сказать, чтобы это облегчало дело… Было начало 1944 года, и у нас оставался только Анри!

Тот день начался неудачно. Зазвонил телефон. Эдит сняла трубку и, прикрыв ее рукой, стала что-то шептать. Я стояла рядом и услышала: «Да. В половине шестого. Хорошо. Поднимешься прямо сюда». Ив смотрел в окно. Казалось, он ничего не слышал.

— Кто это?

— Тебе все надо знать?

— Да.

— Лулу Барье.

Я была уверена, что Эдит лжет. Около пяти часов Ив объявил:

— Эдит, я пойду пройдусь.

— Возвращайся поскорей, любимый.

— Не волнуйся.

— Ты не берешь с собой Момону?

— Я что, не имею права побыть один?

Тот, кого ждала Эдит, был Анри. Не успел он войти, как Эдит бросила на меня взгляд. Мы услышали, как из соседней комнаты, моей, донесся легкий шорох. По лицу Эдит скользнула улыбка, а в глазах зажегся тот хорошо знакомый мне огонек, который всегда появлялся, когда она затевала злую шутку или задумывала жестокую расправу. Она заговорила чуть громче, чтобы ее было слышно в соседней комнате.

— Я попросила тебя прийти, Анри, милый, чтобы поговорить о песнях.

— Ну знаешь, сейчас происходят такие события, что к лирике сердце не лежит.

— Но мне как раз нужны сильные, мужские песни. Для очень талантливого парня, для Ива Монтана.

Анри расхохотался.

— Ты всегда умеешь меня рассмешить! Значит, слухи подтверждаются? Ты в самом деле занимаешься этим поддельным ковбоем?

— Он, кстати, меняет репертуар.