Эдуард III

Между башнями разместились те же самые люди, что мотыгами да кольями пробили брешь в стенах Мон-Сегюра, и здесь, как всегда, творили чудеса: защищенные непрерывной стрельбой лучников, они не только работали без всяких препятствий, но и, подобно Эпаминонду, могли бы сказать, что трудятся в тени.

Когда стало ясно, что город скоро будет взят, перепуганные горожане сбежались к одним из ворот, желая поговорить либо с сеньором де Мони, либо с другим командиром английской армии.

Мони и Стэнфорт явились в город, жители которого готовы были сдаться, если им даруют жизнь и пощадят их добро.

Выслушав эти предложения, оба сеньора пришли к графу Дерби и сообщили ему о них.

Но был еще капитан города; он так же не хотел капитулировать, как и Гуго де Батфоль не желал сдавать Мон-Сегюр. Этого капитана звали Агос де Бо.

Узнав о замысле жителей Ла-Реоля, он не захотел им подчиниться; укрывшись в крепости, Агос де Бо призвал к себе всех боевых товарищей, потом, пока шли переговоры горожан с англичанами, приказав принести и спрятать в замке огромное количество продуктов и вина, велел закрыть ворота, поклявшись, что не сдастся никогда.

Готье де Мони и сэр Стэнфорт пришли напомнить графу Дерби, что жители Ла-Реоля хотят капитулировать, но того не желает капитан, запершийся в замке.

— Поэтому снова отправляйтесь к ним, — сказал граф, — выясните, по-прежнему ли они хотят сдаться, несмотря на отказ сира де Бо.

Оба рыцаря опять приехали в Ла-Реоль, и им вновь было сказано, что капитан может поступать как пожелает, а горожане вольны сдаться, если этого хотят; что они не отказываются от своей цели и графу лишь остается прибыть в город, чтобы принять изъявление их покорности.

— Давайте сначала возьмем город, — предложил граф Дерби, — а затем овладеем замком.

Поэтому англичане вошли в Ла-Реоль и были с почетом встречены горожанами, которые поклялись своей жизнью не оказывать поддержки укрывшимся в крепости; впрочем, крепость могла обороняться и без них, потому что была построена сарацинами и считалась неприступной.

Овладев городом, граф Дерби окружил замок и приказал бомбардировать его камнями, хотя и безуспешно, ибо стены были прочные, а в замке находились смелые воины и мощные метательные орудия.

Когда мессир Готье де Мони и граф Дерби поняли, что, атакуя таким образом замок, напрасно теряют время, они спросили саперов, можно ли осуществить подкоп под крепость Ла-Реоля. Получив утвердительный ответ, они взялись за дело.

Но подобный способ штурмовать замок явно требовал многих дней работы. Поэтому Готье де Мони пришел к графу Дерби и сказал:

— Мессир, вы знаете, что в этом городе я должен исполнить долг благочестия, и, пока я вам не нужен, постараюсь, наконец, отыскать могилу моего отца.

— Идите, мессир, и да поможет вам Бог! — ответил граф.

Тогда Готье де Мони объявил всему городу, что даст сто экю вознаграждения тому, кто укажет ему могилу отца.

Вечером какой-то неизвестный попросил Готье де Мони о встрече.

Готье приказал впустить его.

Это был мужчина примерно лет пятидесяти — пятидесяти пяти.

— Мессир, вы желаете знать, где могила вашего отца? — спросил незнакомец, пристально глядя на Готье.

— Да.

— А есть у вас какие-либо ее приметы?

— Есть. Сын его убийцы указал мне кладбище при монастыре францисканцев, сказав, что на могиле отца начертано слово «Orate»[3]. Но я искал напрасно и могилы с такой надписью не нашел.

— Однако она существует.

— И вы мне покажете ее?

— Да.

— Благодарю вас, друг мой. Вам известно, какое вознаграждение я назначил?

— Да, но мне ничего не надо.

— Почему?

— Потому что я исполняю долг, а не заключаю сделку.

— Какую же выгоду вы преследуете, оказывая мне сию услугу?

— Уже год, как умер мой брат. Он долго был на службе у Жана де Леви и…

Старик запнулся.

— Продолжайте, — попросил Готье де Мони.

— …и в тот вечер, когда мессир Жан де Леви поджидал мессира де Мони, мой брат был вместе с де Леви…

— Значит, выходит… — взволнованно перебил его мессир Готье.

— Выходит, мой брат принял слишком близко к сердцу месть своего господина, и перед смертью, то есть спустя двадцать три года после того события, это преступление все еще мучило его совесть. Он скончался, заклиная меня молиться за него, и я полагаю, что лучшая молитва, какую я могу обратить к Господу, это отдать сыну жертвы труп его отца.

— Хорошо, — прошептал Готье. — Но почему латинское слово, которое должно было помочь мне опознать могилу, оказалось стертым?

— Потому, мессир, что вид этого слова заставлял меня страдать, и я посчитал, что, стерев его с мрамора, где оно было начертано, заодно сотру память об этом преступлении. Но воспоминание о нем запечатлелось нестираемыми буквами, и, хотя я неповинен в убийстве, страдания моего несчастного брата были столь мучительны, что казалось, будто совести недостаточно, чтобы терзать его, а когда он умрет, эти угрызения совести унаследую я. Вот почему, мессир, я ничего не хочу у вас брать, ибо надеюсь, что все сделанное мной сегодня хоть немного смягчит гнев Небес.