Эдуард Стрельцов. Памятник человеку без локтей

Летом пятьдесят пятого года, когда Стрельцов уже играл за сборную, а его более поздние критики еще не находили в поведении форварда во внефутбольном быту ничего предосудительного и вызывающего, на улице Воровского в Москве стал выходить журнал «Юность», редактируемый Валентином Катаевым – тем самым, что написал в тридцатые годы эпиграмму на знаменитого футболиста, тренировавшего краткосрочно, как мы здесь уже вспоминали, московское «Торпедо» Федора Селина: «…зелен луг и зелен лес, только очень рыжий Селин в эту зелень как-то влез».

Про «Юность», чей тираж превосходил тираж всех нынешних журналов вместе взятых, – журнал, рассчитанный на сверстников Эдуарда, – резоннее всего говорить с негромкой, чтобы не дразнить тех, кто отрицает (в чем есть резон) все в советском прошлом, но все же похвалой, чтобы расположить к рассказчику тех, кто отрицает в этом прошлом не все подряд (в чем резон тоже есть).

«Юность» взахлеб читал и стар и млад. Журнал Катаева и многое из того, что в нем публиковалось, были прежде всего замечательны по своему успеху у читателя.

Сегодняшним молодым людям, подозреваю, мало что понятно из невероятно нашумевшей тогда повести «Хроника времен Виктора Подгурского». Но в середине пятидесятых в герое молодого писателя Анатолия Гладилина сверстники наши увидели себя – себя, которым вдруг позволено не брать за пример только Павку Корчагина и молодогвардейцев, а и думать с уважением и сочувствием о себе подобных. По тем временам совсем немало.

Я ни в коем случае не буду настаивать на том, что и Эдик Стрельцов в юности (да и в зрелости) был читателем «Юности».

Стрельцов и понятия не имел, что после того, как покинул в арестантском вагоне Москву, Анатолий Гладилин сделает его прототипом героя своей следующей повести «Дым в глаза» и попробует превратить фабулу стрельцовской биографии в поучительную притчу.

По существу, молодой писатель поставил в придуманные обстоятельства все того же Виктора Подгурского – тип изученного Гладилиным характера.

Про Стрельцова он ничего толком не знал – слышал, что возник для всех неожиданно, возвысился до всенародной популярности – и, много согрешивший, исчез.

Приписываемого Стрельцову греха Гладилин, однако, не касался.

Ограничился темой осуждаемого у нас «ячества», кое в чем робко оправдываемого автором противопоставления себя окружающим, за что Эдуарда публично обвиняли, прежде чем покарать.

О неординарности человеческого прототипа писатель догадывался, но от реальности заведомо отчуждался – герой повести Игорь Серов вместо гибельного лесоповала, куда добровольно не отбудешь, попадает на рыболовецкий флот для романтического исправления, как тогда было принято.

Герой повести по авторской мысли не знал до рыболовецкого флота тяжести настоящего труда: футбольный талант он получал во временный дар от таинственного незнакомца – и талант оказывался вроде бальзаковской шагреневой кожи.

Но ведь и адвокат, защищавший Стрельцова на суде, тоже считал, что труд футболиста – пустяки и несравним с трудом заводских рабочих.

Чуть не забыл сказать, что у Гладилина есть и персонаж, прототипом для которого стал, по всей вероятности, Валентин Иванов – он назван, если не ошибаюсь, Маркеловым.

И ему в каком-либо раздолбайстве отказано: Маркелов – положительный герой. Автор, мне кажется, не был знаком с не совсем безгрешным Кузьмой. Но тенденцию Гладилин углядел правильно – Иванова для пользы дела постарались противопоставить Стрельцову.

Нельзя же, чтобы рабочий коллектив обожал двух выдающихся футболистов – и у обоих бы подгулял моральный облик.

Для проходимости вещи через редакторов и цензуру писатель перестарался: если и Серов – фигура лишь отчасти одушевленная, то Маркелов и вовсе схемка.

Правда, мы – читатели, увлеченные футболом, – невольно подставляли под гладилинское изображение реальных Иванова и Стрельцова – и вещь читалась на одном дыхании. Впрочем, на повести «Дым в глаза» я излишне задержался только для того, чтобы проиллюстрировать мысль, что в жизнь моего поколения Стрельцов входил не столько персонажем чисто футбольной жизни, сколько вообще натурой, занимающей современников своей несвоевременной крупностью.

Андрей Петрович Старостин убежден был, что к жестокому приговору по «делу Стрельцова» имел самое прямое отношение фельетон сотрудника редакции газеты «Правда» Семена Нариньяни.

Население страны нашей в те годы могло и не поверить начальству и суду его, но газете, подчиненной тому же начальству, что и суд, вполне могло и поверить.

И разделить неправедный гнев натравленного на спортсмена матерого фельетониста.

История с наказанием Стрельцова – и в настойчивой газетной к нему прелюдии – поможет нашим детям и внукам понять, в какой стране мы жили. Тем более что преждевременно ручаться, что сейчас живем в стране, совсем уж ни в чем не напоминающей ту, для которой ничего не составляло топтать того, кому накануне поклонялась…

* * *

Статистика заменит эпитеты.

В день своего двадцатилетия в матче сборных СССР и Болгарии он забивает два мяча.