Едва замаскированная автобиография

— Что? С каких это пор?

— Да уже давно.

— Хорошо. Тогда я не буду задавать вопрос, который собирался.

— Почему?

— Несколько щекотливая область, я не подумал.

— Какие могут быть проблемы: все закончилось. Ты же видел — мы остались друзьями.

— Для тебя проблем нет, но не для меня.

— Я тебя не понимаю.

Я вздыхаю.

— Я хочу сказать, что если бы предположительно я спросил тебя: если бы ты была девушкой, а не моим товарищем, стала бы ты встречаться со мной, — ну, ты могла бы подумать, что я спрашиваю тебя совсем не предположительно.

— И предположительно я оказалась бы права?

Я чувствую, что у меня вспыхнули щеки, а синапсы совершенно разболтались, и это совершенно нечестно и не нужно, потому что разговор шел совсем в другую сторону. У меня просто перехватили его нить, и я потерял всякое управление.

— Относительно чего?

— Была бы я права, предположив, что ты хотел предложить мне встречаться?

— Кому — мне? С тобой? Встречаться?

Молли смотрит на меня очень спокойно и буднично. Пожалуй, подсказки от нее не дождешься.

Конечно, я знаю, какого слова она от меня ждет. Того самого, которое я хочу сказать.

Но произношу я слово:

— Нет!

И почти сразу за ним:

— Боже мой, нет!

И затем совсем самоубийственное:

— Я хочу сказать, что мне трудно представить себе что-либо более стеснительное. А тебе?

— Совершенно то же самое! — говорит Молли.

Мы одновременно вздыхаем. Затем так же одновременно тянемся к моей пачке «Консулата». Наши руки на короткое время соединяются. Мы быстро отдергиваем их обратно.

— Сначала ты, — говорит она.

— Нет, пожалуйста, сначала ты.

Мы зажигаем свои сигареты, поднимаем чашки кофе и провозглашаем кофеином и дымящимся табаком общий тост за наше решительно платоническое будущее.

* * *

Вернувшись к себе в комнату, я отчаянно мастурбирую. При этом в своих фантазиях я исправляю предыдущий сценарий и вместо «нет» говорю «да». Молли отвечает: «Тогда не будем терять время. Возьми меня! Сейчас!» Я галантно повинуюсь, и через несколько мгновений все кончено. В своей послеоргазменной печали я чувствую некоторое отвращение к себе самому из-за того, что допустил такие грязные мысли в отношении той, кого судьба даровала мне в качестве доброй подруги. Отвращение к себе еще более усиливается, когда я слышу стук в дверь (к счастью, запертую) и голос:

— Это я. Может, ты все-таки впустишь меня? — Это мой брат.

Пока я ищу какую-нибудь тряпку и скрипят пружины кровати, он бодро добавляет:

— Ты что там, дрочишь, что ли?

— Пошел к черту, — отвечаю я таким тоном, который, как мне кажется, должен выразить всю чудовищность такого предположения. Всегда радует, если тебя обвиняют в мастурбации тогда, когда ты не мастурбируешь. Но когда ты мастурбируешь, это ужасно. Особенно если вопрос задает член твоей семьи.

Как мы с братом отказываемся допустить, что наши родители когда-либо занимались сексом, так мы охотнее согласились бы есть землю, чем признаться, что украдкой онанировали. На самом деле я однажды застукал своего брата за этим делом. Точнее, мне так показалось. Меня до сих пор преследует звук этих влажных ритмичных шлепков.

Брату тогда было около четырнадцати лет, а мне — шестнадцать, и в тот вечер мать оставила ночевать гостей, заставив Дика освободить свою спальню и лечь спать на соседнюю кровать в моей комнате. Я уже засыпал, когда услышал звук, который меня поразил. «Шлеп, шлеп, шлеп», и потом снова «шлеп, шлеп». Потом последовала тишина, и я постарался убедить себя в том, что ничего этого не слышал. Но затем все началось сначала, и даже еще более открыто, как если бы совершавший это ужасное преступление успокоился от мысли, что его никто не слышит, и мог без тревог заняться самоудовлетворением. «Шлеп, шлеп, шлеп. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп, шлеп».

Это было уже слишком. Что же мне было делать?

Лежать и делать вид, что ничего не происходит? Но это могло продолжаться вечно. Я бы не смог уснуть, и, что еще хуже, мне пришлось бы с ужасом слушать, как этот жуткий звук назойливо учащается и оканчивается вздохом облегчения, заставляющим содрогнуться, и тошнотворным шуршанием оберточной бумаги.

Сказать ему, чтобы прекратил? Но тогда он узнает, что я знаю. Как мы потом будем смотреть друг другу в глаза?

Еле заметно показать, что я еще не сплю? Это гораздо лучшее решение. Я нарочито зевнул, потянулся и перевернулся на другой бок.

«Шлеп, шлеп. Шлеп, шлеп».

О, господи! У него что, совсем нет стыда? А может быть — не дай бог! — он получал удовольствие от того, что я слушаю? Или он ошибочно принял мой зевок, потягивание и переворот за движения спящего беспробудным сном?

Наверно, мне нужно выразиться яснее. Я сел в постели, взял подушки и с шумом, энергично взбил их. Я снова лег и прислушался.

Тишина.

Слава тебе…

«Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп».

— ДИК!

— Что?

— Ты можешь прекратить, черт тебя дери?

— Что прекратить?

— Сам знаешь что.

— А, это.

— Да, это.

— Я думал, это ты.

— ЧТО?

«Шлеп, шлеп, шлеп».

— Правда, что это не ты?

— Правда, что это не ты?

— Да что же это такое тогда?

Я зажег свет.