Эдвард Сноуден. Личное дело

Свобода страны измеряется только тем, насколько она уважает права своих граждан. Сейчас я убежден в том, что сами эти права, по сути, являются ограничением государственной власти, четко определяя грань, где и когда государство не должно нарушать пространство личных или индивидуальных свобод, которые американская революция называла «правами личности» – и которые позднее, во время революции в Интернете, стали именоваться «неприкосновенностью частной жизни».

Шесть лет назад я выступил с этим заявлением, поскольку заметил гораздо меньшее рвение так называемых «передовых» государств по всему миру по защите «неприкосновенности частной жизни» – которая, как я считаю и как считает Организация Объединенных Наций, является одним из фундаментальных прав человека. На протяжении этих лет, по мере того как демократические режимы перерождаются в авторитарный популизм, этот процесс только усугубляется. Нигде он не был столь явным, как в вопросе отношения государственных органов к прессе. Выборные должностные лица часто пытаются делегитимизировать журналистику путем полномасштабного наступления на принципы правды. Правдивая информация намеренно смешивается с фейками посредством технологий, которые способны раздувать это смешение в беспрецедентную всемирную путаницу.

Я знаком с этим процессом достаточно близко, поскольку создание путаницы всегда было самым темным искусством разведсообщества. Те же самые агентства, которые только на протяжении моей карьеры манипулировали разведывательной информацией, чтобы сфабриковать повод к войне, которые пользовались незаконными политическими методами и теневым судопроизводством, разрешая похищение людей под видом «экстрадиции», пытку как «допрос с пристрастием» и массовую слежку как «масштабный сбор информации», – не моргнув глазом, презрительно назвали меня китайским двойным агентом и российским тройным агентом. Или, что еще хуже – «миллениалом».

Оговорить меня можно было легко и свободно в основном потому, что я отказался защищаться. С момента моего выступления и по сей день я был полон решимости никогда не открывать никаких деталей моей личной жизни, которые могли бы в дальнейшем причинить вред моей семье и друзьям, которые, признаться, и так серьезно пострадали из-за моих принципов.

Именно из-за опасения увеличить мои страдания я сомневался, стоит ли мне писать эту книгу. По правде, куда легче выступить с обличением противоправных действий правительства, нежели представить отчет о собственной жизни. Злоупотребления, свидетелем которых я стал, требовали действий с моей стороны. Но никто и никогда в истории не писал мемуары лишь потому, что он не в состоянии сопротивляться диктату собственной совести. Именно поэтому я попросил разрешения на публикацию у каждого члена семьи, у друзей и коллег, тем или иным образом упоминаемых на этих страницах.

Поскольку я решительно против того, чтобы считать себя единственным арбитром чужой «частной неприкосновенности», я никогда не считал, что могу собственнолично выбирать, какой из секретов страны следует обнародовать, а какой нет. Вот почему я открыл государственные документы только журналистам. Количество секретных бумаг, которые я показал широкой публике, фактически равно нулю.

Я, как и те журналисты, считаю, что правительство имеет право скрывать какую-то информацию. Даже самая прозрачная демократия в мире имеет право закрывать, к примеру, личность своих тайных агентов и продвижение войск во время войны. Но подобных секретов в этой книге нет.

Дать отчет о своей жизни, не причинив неприятностей тем, кого я люблю, и не выдавая государственных тайн законных правительств – непростая задача, но я взял ее на себя. Между этими двумя обязательствами – где-то посредине – вы, возможно, найдете меня таким, каков я есть на самом деле.

Часть первая

Глядя в окно

Первое, что я «хакнул» в своей жизни, – это время отхода ко сну.

Несправедливо, когда родители принуждают тебя ложиться спать раньше, чем отправляются сами, и даже раньше, чем ляжет спать моя сестра, а я еще даже не почувствовал усталости. Это и была та самая первая маленькая несправедливость в жизни.

Многие вечера из первых двух с чем-то тысяч вечеров в моей жизни заканчивались актами моего «гражданского неповиновения»: ревом, криком, уговорами – до тех пор, пока в 2193-ю ночь, когда мне исполнилось шесть лет, я не отыскал непосредственный выход из положения. Старшие, как всегда, не были заинтересованы в реформах, но и я не вчера родился. Наступил один из самых лучших дней в моей юной жизни – с друзьями, гостями и даже с подарками. Ужасно не хотелось, чтобы день рождения кончался – и только потому, что все разойдутся по домам. Поэтому я потихоньку перевел все часы в доме на несколько часов назад. С таймером микроволновки все оказалось просто, с кухонной плитой – не очень, разве что до нее было легче дотянуться.