Эдвард Сноуден. Личное дело

Методом отбрасывания вариантов я остановился на Гонконге. В геополитическом плане он – самое нейтральное место, эдакая «ничья земля», но вместе с этим – город с активными средствами массовой информации, протестной культурой, не говоря уже о неподцензурном Интернете. Его существование было аномалией: либеральный город всемирного значения, чья номинальная автономия отгородит меня от Китая, не позволив Пекину провести публичную акцию против меня или журналистов, – но чье существование в зоне его влияния исключит возможность одностороннего вмешательства США. В ситуации, где не было никакой уверенности в безопасности, была по крайней мере гарантия выиграть время. И все-таки шансов на успех моего плана было немного. Я мог только надеяться, что успею сделать разоблачение прежде, чем меня схватят.

В утро последнего дня я проснулся с Линдси, она уезжала на Кауаи – в непродолжительный туристический поход с друзьями, который я поддержал. Мы лежали в постели, и я обнимал ее слишком крепко, и когда она с сонным недоумением спросила, что со мной и почему я такой нежный, я извинился. Сказал, что сожалею, что был так занят и что буду скучать, потому что она – лучший человек, которого я встречал в жизни. Она улыбнулась, чмокнула меня в щеку и вскоре пошла паковать вещи.

В тот момент, когда она вышла из комнаты, я впервые за многие годы заплакал. Я чувствовал вину за все, кроме того, в чем меня обвинит правительство. И особенно я стыдился своих слез, ведь моя боль – ничто, по сравнению с той болью, которую я причиню любимой женщине, и теми страданиями и смятением, которые я причиню семье.

По крайней мере, у меня было преимущество знать, что будет дальше. Линдси вернется из похода, увидит мое отсутствие, предполагая, что я в командировке, и буквально на пороге встретится с моей мамой. Дело в том, что я позвал маму в гости, в поездку такую неожиданную, что она вправе ожидать сюрприза – например, нашей с Линдси помолвки. Я чувствовал себя ужасно из-за этого притворства и с дрожью думал о разочаровании, которое ее ожидало, но продолжал твердить себе то, что меня оправдывало. Мама позаботится о Линдси, а Линдси позаботится о ней. Все будут нуждаться в поддержке друг друга, чтобы пережить надвигающийся шторм.

Через день после отъезда Линдси я взял врачебное освобождение от работы, ссылаясь на эпилепсию, упаковал скудный багаж и четыре ноутбука: с защищенной связью, с обычной связью для отвода глаз и с «воздушным зазором» (компьютер, который никогда не был и не будет онлайн). Я положил смартфон на кухонную столешницу, рядом с блокнотом, на котором быстро написал: «Вызвали на работу. Люблю тебя». И подписался своим ником для писем – «Эхо». Потом я отправился в аэропорт и купил за наличные билет на самолет до Токио. В Токио за наличные я купил другой билет на самолет, и 20 мая прибыл в Гонконг, где обо мне впервые услышал мир.

Гонконг

Психологическая привязанность к игре, представляющей собой последовательность испытаний постоянно возрастающей сложности, оправдывается верой в то, что можешь победить. Никогда это не казалось мне настолько явным, как в случае с кубиком Рубика, который воплощает человеческую фантазию о том, что если работать достаточно усердно и перепробовать все, что только возможно, то предмет, кажущийся бессвязным и беспорядочным, в финале вдруг щелкнет и обретет идеальную размеренную четкость; что людская изобретательность сможет преобразовать самые хаотичные системы в нечто логичное и упорядоченное, где каждая грань трехмерного пространства сияет светом своей безупречной равномерности.

Я выработал план – точнее, множество планов, – в которых единственная ошибка означала бы, что тебя схватят. И все-таки меня не схватили: я выбрался из АНБ, выбрался из страны. Я выиграл игру. По всем меркам худшее было позади. Но мое воображение не успокаивалось, поскольку журналисты, которых я просил приехать, не появлялись. Они тянули время, просили прощения, извинялись.