Ее кошмар (СИ)

Эта сладость разлилась по телу внезапно, перехватила дыхание, затуманила голову, заставила застонать громко и жалобно, так, что пришлось самой прикусывать его крепкое плечо, оставляя на нем свою метку.

Это была унизительно.

Еще более унизительно, чем то, что он с ней делал.

Потому что это, в отличие от самого секса, произошло по ее воле. Ее никто не заставлял кончать, никто не заставлял стонать под ним, выгибаться под ним, кусать его.

Она сама.

И он это увидел и понял, и ответил ей так, что она кончила второй раз, до того остро и болезненно, что от судороги даже пальцы ног поджались.

Он ушел довольным. Конечно, чего бы ему не быть довольным?

А вот как ей теперь жить, непонятно.

Решения у ситуации не было никакого.

Он приходил к ней практически каждую ночь, развлекался так, как ему хотелось, особо не интересуясь ее мнением и все-таки каждый раз доводя ее до финала.

Они почти не разговаривали, только иногда, во время секса, не обсуждали их отношения (даже представить смешно), но все-таки то, что это были отношения, и что Уокер к ней как-то по-особому относится? Керри знала.

Он по-прежнему при каждой встрече прожигал ее темным бешеным взглядом, и в глубине его зрачков она видела обещание следующей ночи.

Он отваживал от нее всех, кто мог ее заинтересовать.

Хоть Керри и было это смешна.

Кто ее маг заинтересовать?

И, самое главное, кого она могла заинтересовать?

Правда, одна ситуация немного изменила угол обзора на этот вопрос.

Керри на занятии особенно хорошо выполнила сальто, услышала поощрительный свист со скамейки.

В перерыве к ней подошел Джек Райн, звезда местной футбольной команды.

Предложил бутылку воды, похвалил ее технику, пошутил, не смешно и глупо, обшаривая ее говорящим взглядом.

Керри, поежившись, быстро свернула разговор.

Одного маньяка с говорящим взглядом в ее жизни была достаточно. 3а глаза просто.

Керри шла к выходу, в очередной раз думая о том, почему она это все допустила?

Почему не рассказала никому?

Тут ее груба подхватили под локоть и втолкнули в уже знакомую темную нишу.

Когда она через десять минут вышла оттуда, поправляя одежду подрагивающими руками, та непроизвольно усмехнулась, понимая, что нашла ответ на свой незаданный вопрос.

Почему не рассказала?

А как о таком рассказывать?

Как рассказать о том, что он творит, не сгорев при этом от стыда?

Какими словами можно описать, как он сейчас , жадно и зло оглядывая ее лицо поблескивающими от гнева глазами, задал только один вопрос:

- Райн, значит?

И затем зарычал, силой опуская ее на колени, и дергая молнию на своих джинсах.

И как рассказать, что потом он , подхватив ее под локти, целовал заплаканные щеки, проникая требовательным языком в рот, словно стремясь достать до тех же глубин, что и членом до этого?

И как передать его взгляд, все такой же мрачный, угрожающий, как и его слова, с которыми он отпускал ее:

- Никакого, блядь, Райна!

Как это все рассказать и не признать себя полной бесхребетной дурой?

Дурой, у которой до сих пор трясутся от возбуждения коленки и мокнут трусики, едва она подумает а там, что сейчас произошло?

На Райна в тот же день в столовой опрокидывается небрежно поддетый проходящим Уокером поднос, а последовавшая за этим жестокая драка упаковывает звезду футбольной команды на две недели в больницу, а зачинщика на те же две недели в полицию.

Выйдя, Уокер первым делом лезет в окна Керри.

И она, впервые за все время их недоотношений, сама кладет руки ему на плечи.

Уокер шарит вокруг себя в поисках тарелки, которую она приспособила ему под пепельницу, и натыкается на приглашение от университета, небрежно скинутое до этого со стола.

Керри отвадит глаза, стараясь не встречаться с мрачным вопросительным взглядом.

- Я… Не уверена, что поеду, - вздохнув, говорит она, чувствуя почему-то потребность объясниться.

Как будто должна ему что-то. Обязана чем-то.

Дура бесхребетная.

Он молча гасит окурок, тянет ее на себя уже привычным властным движением.

В этот раз он особенно груб и нетерпелив.

Обхватывает так, что кости трещат, целует так, что засосы пряма на глазах расцветают и наливаются синевой, берет так, что Керри несколько раз бьется больно головой о пол.

Уже уходя, поворачивается, чего раньше не бывало, словно сказать что-то хочет.

И не говорит

И на следующий день приходит отчего-то раньше, славно желая побыть с ней подольше.

И когда ее дядя, в последние две недели полюбивший почему-то желать ей спокойной ночи, заходя перед сном в ее комнату, Уокер тихо отходит в дальний угол, становясь практически невидимкой, сливаясь с темнотой.

А Керри, страшно нервничая и пугаясь, вяло отвечает на очень родственный, практически отеческий (“Я же тебе теперь вместо отца, малышка”) поцелуй дяди, пытаясь спровадить его из комнаты побыстрее, позволяет приобнять себя, тоже, очень по-родственному.

Она боится, что Уокера увидят

Дядя уходит, она облегченно выдыхает, чуть не попались!

Потам смотрит на Уокера и опять напрягается.

Очень уж у него знакомо-говорящий темный взгляд.

- И часто он так? Укладывает спать тебя? - внезапно спрашивает он каким-то излишне хриплым, ломким голосом.