Ее настоящее имя

Кривцова выглядела как затравленный зверек. Она плакала и боялась смотреть тетке в глаза, а узнав, что ее, скорее всего, обвинят в преднамеренном убийстве, она разозлилась и начисто отвергла свою причастность к эвтаназии. Более того, она воспользовалась моментом, сбежала и где-то спряталась. Все решили, что она подтвердила тем самым свою вину.

Несколько дней о Софье не было ни слуху ни духу, а потом Нина Степановна сказала своей сестре, что, вернувшись домой из магазина, обнаружила на столе записку. Ее дочь признавалась в том, что из чувства жалости ввела Кураевой смертельную дозу лекарства. Теперь, узнав о том, что Розу мог исцелить экстрасенс, она поняла, что совершила чудовищное преступление, поэтому не может жить с этим тяжким грузом и собирается утопиться в Чувилихе. В заключение Соня просила у всех прощения.

Нина Степановна отнесла записку в милицию. Участковый милиционер стал обследовать окрестности и обнаружил на берегу речки Сонины следы. Босоножки, которые там были найдены, действительно принадлежали Софье Кривцовой. Однако поиски тела утопленницы оказались безуспешными. Впрочем, это никого не удивило. За месяц до этого случая на глазах у многочисленных свидетелей два рыбака попали на резиновой лодке в водоворот, и тела этих несчастных тоже так и не нашли. У Чувилихи очень быстрое течение...

* * *

– Вот, собственно, и вся история, – сказала Еремина, уставившись немигающим взглядом прямо перед собой. – Лично я ни секунды не сомневалась, что Сонечки уже нет. И Нина за эти три года ни разу ни о чем таком мне не намекала. Возможно, она сама недавно узнала, что Софья жива, повидалась с ней, а потом сердце не выдержало...

– Знаешь, Люся, а у меня однажды закралось кое-какое сомнение.

– Когда?

– Уголовное дело, можно сказать, зашло в тупик. Хоть Кривцова в записке и призналась в содеянном, но строить доказательства только на этом было невозможно. Дело в том, что на ампуле не оказалось Сониных отпечатков пальцев. Кроме того, у Нины Степановны дома обнаружилась целая упаковка этого лекарства, она его купила по рецепту, но еще ни разу не колола, ждала, когда дочь будет жить дома и сможет делать ей ежедневные инъекции. Чисто теоретически вколоть Розе лекарство мог и сам Кураев, и медсестра из поликлиники, но доказать это не представилось возможным. Короче, по прошествии определенного времени дело было закрыто за недостаточностью улик. Но перед этим меня просили поговорить с Ниной, чтобы она через полгода после известных событий подала в суд на признание дочери умершей. Так было бы удобней закрыть дело, но для этого требовалось свалить вину на Соню.

– Юра, ты мне об этом ничего не говорил, – упрекнула своего приятеля Людмила.

– Люся, я делал это с большой неохотой. Мне не хотелось бередить Нинину душу. Я знал, что у нее слабое сердце, и не только судебный процесс, но и наш разговор мог ее убить. Нина, на удивление, спокойно выслушала меня, но категорически отказалась заниматься этим. Она однозначно заявила, что никогда не будет настаивать на том, чтобы Соню признали не только умершей, но и безвестно отсутствующей. Я пытался ей объяснить, что в том случае, если Софья вдруг воскреснет, решение суда может быть отменено. Тогда Нина стала говорить очень странные вещи, не берусь сейчас передать все слово в слово, но примерно это звучало так: «Сонюшка для меня всегда будет живой, даже когда меня самой не станет. Родители дают ребенку жизнь, и они не вправе ее забрать, даже на бумаге. Благодаря мне и отцу она будет жить...»

– Что? – Людмила Степановна энергично всплеснула рукой. – Юра, ты ничего не путаешь? При чем здесь отец Сонечки? Ему никогда до нее не было никакого дела! Он упорно делал вид, что ничего не знает о существовании дочери, старшей дочери...

– Ну, знаешь, Люся, я в эти ваши дела никогда не лез, и кто отец Софьи, я лично без понятия. Только мне почему-то подумалось: если Соня жива, она скрывается у отца, которого здесь никто не знает. Не стал я никому ничего об этом говорить, а начальству доложил, что Нина отказалась обращаться в суд. Кажется, к ней потом из прокуратуры приходили, но твоя сестра твердо стояла на своем.

– Да, у Нины был сильный характер, потому и сердце больное, не берегла она его, не берегла... А насчет отца – это пустые фразы, зря ты к этому прицепился. Не может Сонечка у него скрываться, потому что он у всех на виду, здесь...

– Кто? Разве он из местных?

– Юрка, ты прямо как с луны свалился! Весь поселок давно уж догадался, кто Сонин отец, а ты один, наверное, ничего не знаешь...

– Ну прямо я один, вот Таня тоже об этом не знает, – сказал Пинкертон, вдруг вспомнив о моем присутствии. – Она ищет Соню, вот и скажи нам, кто ее отец. Может, она у него?

– Мне кажется, что я как раз догадываюсь, кто это, – сказала я, чем страшно удивила присутствующих.

Да, я, бесспорно, произвела эффект своим непринужденным замечанием и очень собой гордилась.

– Кто? – спросили в один голос Людмила Степановна и Юрий Борисович.

Я выдержала положенную в таких случаях паузу, а потом сказала:

– Петр Верещагин, не так ли?