Ее последний вздох

Но времена тогда были другие, проверяли не так строго, как сейчас. С фотомонтажом можно было смухлевать. С процедурой опознания тоже. Можно было поработать со свидетелями, напомнить им, что именно они видели. Были определенные приемы, неявные, но эффективные, которые позволяли добиться цели – посадить плохого парня в тюрьму, а заодно повысить свой рейтинг раскрываемости преступлений, и, надо сказать, в истории полиции Сиэтла не было, пожалуй, такой пары детективов, у которых он был бы выше, чем у Хетти с Ноласко. Хетти не собирался марать себе репутацию, уходя на пенсию с «висяком», да и Джонни, который планировал подняться по карьерной лестнице высоко, он тоже был не нужен. Так что Уэйн Герхардт был их клиент. В этом они оба были уверены. Оставалось только дать Джо Энн Андерсон повод для полной уверенности в своих показаниях. Они знали, что, как только она займет место для свидетелей на суде, суд сразу и кончится. И тогда у Герхардта будет два пути: признать себя виновным или рискнуть своей шеей. Ноласко не сомневался, что он сделает правильный выбор.

Тогда они сообщили Андерсон, что у них есть подозреваемый и им нужно, чтобы она подтвердила – тот ли это парень, которого она видела ночью. Они показали ей его фото, и она его мгновенно опознала. Потом они вызвали ее в участок для опознания, и из шеренги подставных лиц она, конечно, выбрала Герхардта. Да и потом, когда она уже стояла на свидетельском месте в суде и давала показания, ее голос звучал абсолютно уверенно. Герхардт признал себя виновным, а Хетти добавил в дело фото еще четырех подозреваемых и ушел на пенсию с идеальным послужным списком и чистой совестью. Ноласко перестал «топтать землю» и сделал по служебной лестнице шаг вверх, к должности лейтенанта, а вскоре и капитана. И никогда больше не вспоминал ни о Бет Стинсон, ни об Уэйне Герхардте.

До сегодняшнего дня.

Поговорив с Андерсон, Джонни позвонил в Олимпию и убедился, что Кроссуайт действительно заказала в хранилище материалы по делу Стинсон и переправила их в Центр юстиции. Изначально ему пришло в голову лишь одно объяснение того, зачем это могло ей понадобиться; она наслушалась сплетен, циркулирующих в среде старых детективов, о том, какими методами он и Хетти вели свои расследования, и теперь ищет что-нибудь, чтобы ему подгадить. Но когда его первый гнев прошел, он стал мыслить яснее. Трейси Кроссуайт не дура; не будь у нее весомой причины, она не стала бы рыться в старых делах, особенно если это дело вел он сам. К тому же она прекрасно понимает: еще одна попытка пересмотреть дело давно осужденного преступника приведет к тому, что пресса сожрет ее саму с потрохами. Значит, другая причина.

Ноласко перебрал в памяти подробности того старого дела и вспомнил, что Стинсон была связана и задушена веревкой. Вспомнил он и еще одну деталь с места преступления, которая показалась им тогда странной – девчонку убили глубокой ночью, а постель в ее комнате была аккуратно застлана. Вывод оставался один. Кроссуайт решила, что между делом Стинсон и убийствами Ковбоя есть связь, и поручила О’Лири просмотреть документы и поговорить со свидетелями, которые, несомненно, подтвердят, что ни Ноласко, ни Хетти тогда с ними так и не связались. Он даже спросил себя, помнит ли Джо Энн Андерсон, что Хетти показывал ей тогда одну фотографию, а не монтаж. Если да, то О’Лири может заявить, что Джонни и Хетти оказали в свое время влияние на свидетельницу и что, возможно, небрежность в работе полиции привела не только к осуждению невиновного человека, но и на целое десятилетие развязала руки серийному убийце. Сам Ноласко в это не верил. Он был убежден, что это Герхардт убил Бет Стинсон. И ему вовсе не хотелось, чтобы Кроссуайт совала нос в его старые дела.

Он несколько часов ломал голову над этим новым осложнением, пытаясь придумать, как лучше на него отреагировать. Если пригрозить Кроссуайт напрямую, она может начать действовать через его голову: пойдет в УПО или к кому-нибудь из прокуроров. И станет добиваться того, чтобы пересмотру подверглось не только убийство Бет Стинсон, но и вообще все дела в его с Хетти послужном списке.

Нет, нельзя, чтобы она заподозрила в его поведении что-то личное.

Тут-то он и вспомнил о Марии Ванпельт. Конечно, рискованно сообщать что-либо репортеру криминальной хроники, но даже Джонни вынужден был признать, что Ванпельт никакой не журналист, а поденщица от журналистики. Почти всегда она предпочитала срывать плод, висящий пониже, потому что карабкаться за тем, что высоко, ей было попросту лень, а заниматься реальной работой по добыванию и анализу фактов неинтересно. Она ограничивалась сенсационными историйками, которые выводили ее крупным планом в кадр шести– и одиннадцатичасовых новостей.

И Ноласко располагал сейчас как раз тем, что могло помочь ей добиться желаемого – сделать себе имя.

Ванпельт вошла в кофейню недовольная и раздраженно бросила Ноласко:

– Надеюсь, это не пустая уловка для того, чтобы просто заманить меня сюда, Джонни. У меня был тяжелый день.

– И тебе тоже привет, – отвечал он.