Огневиски закончилось быстро. Закуска — еще быстрее. Опьянев, и вследствие этого обнаглев до невозможности, Санни курила прямо в гостиной, бросая окурки в камин.
Мы встретили утро пьяные, уставшие и счастливые. Снежным побоищем наше буйство не закончилось: были песни, танцы на столе (стриптиз в исполнении обоих Поттеров — то еще зрелище!), выпивание пива наперегонки, и снова песни, песни, танцы, песни…
С райвенкловского дивана доносился размеренный храп. Санни тихо трогала струны и вполголоса рассказывала трагическую историю любви и смерти Сида Вишеса и Нэнси Спанджен. Хью Уизли сидел за спиной Санни и мерно позвякивал ложкой, размешивая сахар в чашке кофе. Щелкали поленья в камине, а искусственный снег серебрился и пах, как настоящий. Мы сидели на полу у самой каминной решетки, прижавшись друг к другу — так теплее и телу, и душе. Не имело значения в тот момент, что фамилия Джеймса — Поттер, а моя — Малфой, что первая умница и красавица Гриффиндора Роза Уизли зябко кутается в мантию первого слизеринского подонка, что райвенкловский староста Форвик чистокровнее всех чистокровных, а центр нашей маленькой Вселенной Санни — магглорожденная и совсем слабенькая волшебница.
Слабенькая?.. О нет. Санни владела другим волшебством, сказочно-прекрасным и сокрушительным в своей мощи. Странная некрасивая девочка излучала столько света и радости, столько веселого беззаботного тепла, и мы тянулись к ней, как уставшие путники тянут замерзшие руки к высокому костру, победно пылающему в оледеневшей пустыне. Ее щедрое сердце обогревало каждого, ее кривоватая улыбка вполне могла бы заменить солнце, если бы оно вдруг погасло. Это было самое лучшее, самое сильное на свете колдовство…
Я бы еще долго витал в хмельных облаках и дзен-буддистских размышлениях о природе уникальности Санни, но реальность напомнила о себе охрипшим от выпивки и пения голосом Джеймса:
— Санни, а у тебя какие планы на каникулы?
— Ну есть кое-какие, — Санни с шипением распрямила затекшую ногу. — А что?
— Мы просто хотели предложить… — Джеймс критически глянул в сторону Ала, сладко посапывающего в обнимку с пустой пивной бутылкой. — Ну то есть уже не совсем мы… ну в общем, ты не хочешь поехать на каникулы к нам в Годрикову Лощину?
— Хочу! — Немедленно отозвалась Санни. — Но не могу. Честно, я бы с радостью, но…
— Родители не отпустят? Так папа попросит, ему не откажут! Санни…
— Джим, не могу, и родители тут ни при чем.
Поттер уже собрался было возражать, но Санни снова провела пальцами по струнам:
Ее тихий мечтательный голос снова ввел меня в транс. Неимоверно хотелось спать, я против воли сползал в зыбкую благостную полудрему.
Мне грезились Сид и Нэнси, уплывающие по зеленому морю к золотому закату в лодке под парусами из персикового шифона, а огромная летучая рыба парила над кормой и грустно вздыхала:
Мне грезилось — я чайка. Закоченевший от бесконечного полета над ровной морской гладью, уставший от непрекращающейся борьбы со студеным ветром, промокший от мириадов соленых брызг, я уселся передохнуть на рею грот-мачты среди гудящих на ветру вантов. Парус хлопнул, окутывая меня персиковым шифоновым теплом…
Как я пережил те каникулы? Сам не знаю…
В первый же день, проведенный дома, я сделал кошмарное открытие. Мир изменился. Мой дом стал холодным вместилищем дорогих безделушек, а я в нем — чужим. Мои безукоризненные чистокровные родители превратились в механических кукол, существующих по заданному сценарию: дежурный поцелуй в щеку от матери, дежурный сухой кивок отца, дежурный семейный обед, дежурная конная прогулка по дежурному маршруту…