Ее темные крылья

А потом Бри поднимается на ноги лицом к нему. Они смотрят друг на друга, его лицо нежное, печальное. Что-то сжимается в моей груди. Почему она не кричит? Почему он так на нее смотрит?

Он протягивает руку, и она поворачивается и бросает на Остров последний взгляд, но не видит меня. Когда они касаются друг друга, то, что держит меня в плену, пропадает, мое сердце безумно бьется об ребра, и я кричу:

— Бри!

Мой голос обрывается над морем, но не долетает до Бри.

Он слышит.

Он ведет Бри перед собой, хотя поворачивается, ищет источник крика.

Я бросаюсь на землю, делая себя плоской, чувство внутри говорит, что он не должен видеть меня, не может знать, что я его видела, что я там. Мое сердце колотится у холодной влажной траве, я лежу, считая секунды, желая узнать, обманула ли я смерть.

— Что ты делаешь?

Я думаю минуту, что это он. А потом я понимаю, что это Али.

Я сажусь, повернувшись к воде.

Подземный мир пропал.

Я оглядываюсь, проверяю со всех сторон, но его уже нет. Он пропал.

— Кори? Ты в порядке? — он окидывает меня взглядом, смотрит на мои джинсы, грязную обувь, пока я поднимаюсь на ноги.

— Как ты сюда попал? — говорю я, ошеломлённая его неожиданным появлением.

— Я иду в храм наполнить лекитос для миссис Давмуа, но я увидел, что ты… что-то делаешь.

Я разворачиваюсь снова и снова, но остров не появляется снова, оставляя мне неприятное ощущение, что мне привиделся Подземный мир, Аид и моя бывшая лучшая мертвая подруга. Может, дело в нехватке сна или таблетке снотворного. Может, у меня срыв, и папа был прав.

— Ты идешь на экфору? — говорит Али. — Потому что, без обид, но тебе стоит переодеться. И, может, принять душ.

Я игнорирую его и быстро поворачиваюсь, словно могу заметить вдруг остров, словно мы играем. Это не работает, и я пробую снова, поворачиваюсь в другую сторону, оглядываюсь за левое плечо. Ничего. Точно галлюцинация. Я смеюсь, понимая, что не знаю, хорошо это или нет. Что лучше: потерять разум или увидеть мир мертвых?

— Кори? — Али хватает меня за руки и заставляет повернуться к нему. — Что с тобой такое?

Я отодвигаюсь от его рук, поднимаю руки, чтобы отогнать его.

— Не трогай меня.

На миг он потрясен, словно я ударила его. Потом он хмурится.

— О, ради Зевса. Серьезно? Бри там в гробу, а ты еще дуешься на меня.

— Дуюсь? — потрясенно повторяю я.

— Из-за произошедшего, — говорит он, словно думал, что я могла забыть. — Мы порвали летом. Я думал, ты это уже прошла. На Фесмофории так выглядело, — добавляет он хмуро.

Горький триумф, что Астрид была права, и он злится, что я целовалась с кем-то еще, тут же перекрывается моим гневом.

Я забываю о Бри, Подземном мире, всем, моя кровь ревет.

— Ты серьёзно? Ты думаешь, я должна быть в порядке, потому что прошло время? Ты забываешь, что ты сделал, Али? Что я сделала? — он сглатывает, и я склоняюсь в восторге от бледности его кожи. — Ты пришел в мой дом и сказал «давай прогуляемся». И ты ничего не сказал — ни слова о разрыве, когда мы шли в бухту. Ты болтал о школе, о глупом фильме, который посмотрел, а потом дал мне…

Я замолкаю, дойдя до того, что произошло дальше, теряя накал, думая о том, чему он дал произойти перед тем, как сказал, что все было кончено. Как я верила, что все было в порядке, потому что думала, что он все еще хотел меня. Мой голос срывается, когда я говорю:

— Ты ждал, пока я не закончила, а потом бросил меня. Помнишь, Али? Я — да.

Он смотрит на землю.

— Я не просил тебя ничего делать.

— Но ты не остановил меня. Ты дал мне думать, что между нами все нормально. Ты сказал ей? Когда ты пришел в ее дом, ты сказал об этом?

— Ты заткнешься? — он оглядывается, словно проверяет, что никто не слышит нас, и знаю, что он не сказал ей. Взял последнее у меня, потом бросил, и моя злость вспыхивает высоко и ярко.

— Почему, Али? Почему она? — слова вылетают изо рта раньше, чем я могу остановить их. — Из всех на Острове, в мире, почему это должна была стать она?

Он не может смотреть мне в глаза.

— Не знаю. Она была просто другой.

— В чем? — я цежу слова. — Чем она отличалась?

— Не знаю, — повторяет она.

— Ты не знаешь? — рявкаю я, и он вздрагивает, брови удивленно поднимаются.

Я помню папу в ванной, как он говорил, что я была спокойной, и почти улыбаюсь: больше нет, ребята.

— Ну? — говорю я.

Шок явно прошел, потому что Али прищуривается, лицо становится подлым.

— Она была веселее. На многое готова. Ты не хотела ничего делать или пробовать. Ты была в своем саду. Это было скучно.

Это ударяет, как кулак, выбивает из меня гнев так, что я сжимаюсь, скрещиваю руки и отворачиваюсь. Я слышу, что он уходит, и я не поднимаю головы. Я не хочу смотреть, как он уходит. Не снова.

Я остаюсь сжавшейся. Его слова звенят в ушах. Ты не хотела ничего делать. Ты была в своем саду. Я думаю снова, как отец говорил, как спокойна я. Спокойная. Глупая. Флегматичная. Скучная.

Я сажусь на колени в траве, прижимаю ладони к земле, вонзаю пальцы во влажную почву. Мне тут же становится лучше.

«Садоводство — не скучное», — говорит яростно во мне голос.

Мою кожу снова покалывает.