Её цветочки

Вздрогнув от облегчения, Фрэнсин вышла из леса Лоунхау, и ее сердце радостно забилось при виде Туэйт-мэнор, словно застывшего в туманном мерцании давно забытых времен. Напряжение, вызванное ее походом в Хоксхед, спало, она испустила трепетный вздох, и ее взгляд заскользил по косым поперечным балкам, по глухим окнам. В этом доме не было горделивости: в его слегка деформированных стенах чувствовалось смирение, его покоробленная крыша дышала кротостью, в беспорядочном нагромождении дымовых труб ощущалась шаловливость. И хотя под грузом своих лет он выглядел как усталая старушка, для Фрэнсин этот дом был всем.

Не зная, когда приедут ее постояльцы, она торопливо обошла Туэйт-мэнор и вошла во двор, отведя глаза, чтобы не видеть кладбища.

Стены двора были увиты плющом, увядшим и безлистным, как будто он ждал весны. В середине двора стоял огромный дуб, такой корявый, что Фрэнсин думала, что его, видимо, посадили еще тогда, когда был построен дом. Под ним находился крытый колодец с аспидной крышей и деревянной бадьей. Этим колодцем никто не пользовался, он был отголоском былого, и при взгляде на него, как и при взгляде на кладбище, по спине Фрэнсин бегали мурашки.

Она остановилась под дубом и взглянула на его голые ветви.

– Бри, – позвала она. – Спускайся. Нам с тобой надо поработать.

Глава 3

Старинные напольные часы в главной гостиной тикали, отсчитывая часы ожидания. Тиканье разносилось по всему первому этажу… тик-так… тик-так… тик-так… Успокаивающий звук, который Фрэнсин почти не замечала, кроме тех случаев, когда ей приходилось ждать, как она ждала сейчас. Уже десять часов вечера, а постояльцы так и не появились. Так что вся ее бурная деятельность по приведению дома в порядок пошла насмарку.

– Не знаю, когда они прибудут сюда, – сказала Фрэнсин, не поднимая глаз от старинного тома, потрескивающего от своего немалого возраста и пахнущего как нутряное сало, начавшее прогоркать. – Итак, давай почитаем про Томаса Туэйта…

«Благодатное паломничество» в 1536/37 годах и мятеж Бигода[8] в 1537 году в конечном счете оказались для Томаса Туэйта благом. Хотя он и был ревностным католиком…»

– Перестань, Бри, – мягко сказала Фрэнсин, когда на нее посыпался сухой розмарин. – Не может же все в нем быть интересным. Меня немного беспокоит, что ты предпочитаешь только те куски этого повествования, в которых много крови. Хотя описаний насилия в нем немного. Этот труд, вышедший из-под пера нашего почтенного предка-литератора Джеремайи Туэйта, невыносимо скучен.

Она бегло просмотрела страницы, в которых описывались события, произошедшие в несколько следующих десятилетий.

– «В 1542 году Томас взял в жены Элизу Эшберейнер, дочь его конкурента в Хоксхеде, и таким образом объединил два процветающих предприятия в одно, ставшее одним из самых крупных в Камбрии. С рождением их первого сына, Ричарда, появившегося на свет в первый год их брака, было положено начало династии Туэйтов».

Фрэнсин листала страницы.

– Я не испытываю никакого желания читать всю эту писанину, посвященную шерстяной промышленности. Ведь в ней – силы небесные! – целых двадцать семь страниц.

Она начала листать медленнее, затем прочла:

– «По мере того как предприятие Томаса расширялось, росла и его семья. К 1558 году, когда от инфлюэнцы умерла королева Мария, Элиза родила ему четырех сыновей. К несчастью, позднее, родив девятерых мертворожденных дочерей, Элиза умерла в родах…» Что ж, мы хотя бы точно знаем, что ты, Бри, не была дочерью Томаса Туэйта. У него имелись только сыновья. Как ужасно это, должно быть, было для Элизы…

Она продолжила листать страницы, бегло просматривая их.

– И он умер через два года после нее, не женившись вторично. Но я уверена, что ты тоже Туэйт. Это очевидно, раз ты привязана к этому дому… Ну хорошо, не к дому, а к дубу в его дворе, – согласилась она, когда Бри, которая передвинулась к окну, в знак протеста смяла занавески.