Ее величество

Хватил шеф в моём случае через край. Просто выгнал, по миру пустил, объяснив это прискорбное обстоятельство распадающимся производством, хотя мне было доподлинно известно, что он продал большую часть оборудования по поддельным документам своему родственнику. Покупатель, видите ли, хороший подвернулся. Влез в махинации, а мне ни гу-гу. Я сама это обнаружила, когда разгребала его хитроумные завалы. Ну и высветила ему этот факт. В работе я не терпела ни тайн, ни недомолвок. Я считала, что в экономике они недопустимы.

Поначалу я принуждала себя соблюдать долг вежливости и корректности. Говорила, мол, не делайте вид, что это неважно. А он не воспринимал моей повышенной тревожности. Иронизировал: «Приспичило попсиховать? Не бери на себя избыточной ответственности. Хочешь быть лидером? Гибкость теперь больше ценится». Он ложь и изворотливость гибкостью называл.

Потом, естественно, пошла на обострение отношений, строго, не по чину, но как специалист делала ему замечания, требовала урезать расходы, в пух и прах разбивая его аргументы, вправляла мозги, выговаривала, мол, подведёте под статью, объясняла, что в экономике и в бухгалтерии существуют чёткие границы дозволенного, что честные документы – альфа и омега порядка; мол, запомните раз и навсегда, что подобные фортели до добра не доводят. Как ребёнку, ей-богу, морали читала. За что и пострадала. Умные «дураки», как известно, в бою всегда впереди, и им не разминуться с пулей. Шеф поддакивал, соглашался со мной, говорил о полном примирении сторон, время тянул, а сам за моей спиной проворачивал и раскручивал в обход налогов, без кассовых чеков не всегда завершавшиеся успехом дела, а мне подсовывал липовые договоры. Он как-то быстро оброс сомнительными связями. А причина всему была простая – не хотел делиться. Нет, конечно, что-то мне подсказывало, что дело тут нечисто, но не верилось. Считала, что с хорошим специалистом не должны так поступать.

Я опять вывела шефа на чистую воду. Но он упрямо не хотел меня слушать. Я грубить стала. Мол, если сами лезете с головой в яму с дерьмом, так за собой не тащите других, не втягивайте их в свои грязные аферы. Вот тут-то и почувствовала, что в компании я не вполне своя и – что греха таить – испугалась увязнуть, сделаться пешкой в его игре, крайней. Посадят, а там поди разберись, кто прав, кто виноват. Если шеф погорит, то уж точно прихватит меня с собой, мы же с ним повязаны подписями на документах. Нельзя исключать и того, что испугалась за своё доброе имя, побоялась шумихи в СМИ. Мне же здесь жить. Кто-то из моих друзей сказал, что предпочтёт быть под властью чиновников, только не прессы. Мол, они кого хочешь угробят. И без того надо мной как ядовитое облако уже зависали сплетни, которые неумолимо быстро просачивались сквозь стены ближайших фирм. Женщина без мужа – самый незащищённый объект в смысле личной жизни. Шеф и этот метод использовал, чтобы избавиться от меня. Мол, слишком много требует за… свои услуги. Сволочь он поганая».

«Старый как мир приём: запачкать женщину и тем посадить её на крючок или испортить карьеру», – зло заметила я.

«Всё это не могло не взбесить. Меня душила обида: не хотелось уходить обманутой и оболганной. Но уже не прельщало продолжать работу в таких условиях. Мне стало мерещиться, будто кто-то, стоя чуть сзади, за спиной, говорит мне на ухо: «Беги, беги… » Где друзья, на которых можно положиться, те, что подпирают один другого, когда больше всего нужны?.. Всегдашняя проблема, а теперь, во времена начала перестройки, в особенности. Не так уж много оказалось тех, на которых я смогла рассчитывать. А воображалось, что от желающих помочь будет не отбиться. А тут ещё дикость наших законов, только внешне дающих сладкое чувство надёжности. И зверское коварство налоговой системы, и вообще полная неразбериха во всём. Ты же знаешь…»

Я понимающе усмехнулась. А Алиса продолжала:

«Заметалась я, как тигрица в клетке. Не знала, за что хвататься. Совсем покой потеряла. Сбивчиво перескакивала с пятого на десятое, и так, и этак прикидывала – не получалось с выгодой уйти, не перепадало мне от «щедрот» так называемого шефа. Ноги бы унести. Стала искать пути, чтобы хотя бы без потерь от него откреститься.

Помню, как в кабинете шефа резко вскочила, побелела, потом взорвалась, мол, не потерплю подобного, это неправомочное, непоправимое безрассудство, вы идёте вразнос! В отчёте у вас всё вкривь и вкось... Жгуче хотелось врезать ему по наглой роже. Молодой, бедовой была. Потом долго сидела молча, отчуждённо, пытаясь равнодушно-сурово осмыслить происшедшее. И всё же решила уйти, предварительно подготовив себе документацию на случай преследований бывшего непорядочного начальника.