Ее величество-Тайга. РЫСЬ КУЗЯ

На человечью приманку сбежалось и слетелось столько таежной живности, что это привлекло внимание медведя. Горностаи с норками уже успели передраться за легкую добычу, когда Кузя увидела, что соболь-толстяк, вдруг не удержавшись на ветке, упал замертво на кочку. Он был первым, кто поверил человеку и поплатился за доверчивость.

И только ежик, обнюхав мясо, пахнущее человечьими руками, шипя отошел и отогнал ежат.

Под кустом волчьей ягоды, вскрикнув, затих горностай. А за березой, не добежав до норы, норка головой в мох воткнулась.

Кузя сообразила, что люди принесли в тайгу отравленную приманку для чернобурки. Но та уже наелась в селе и на раскиданное мясо не смотрела.

А вот рыжуха съела кусок: и голос, и дыханье пропали. Даже обругать чернобурку не могла.

Медведь, нарушив Кузину границу, к капкану подошел. Увидел мясо — глаза загорелись. И тут

рысь не выдержала. Выскочила из дупла, зашипела на медведя, отогнать хотела от капкана. Ведь именно этого мишку Акимыч из болота вытащил.

Медведь замахивался на Кузю, рычал. Тянулся мордой к мясу. Изловчился, рванул сильно. Капкан щелкнул, схватил медведя за нос. Тот взревел от неожиданности и испуга.

Железные зубы впились в нос так, что кровь по мишкиной морде потекла.

А в ловушке уже песец тявкал. Сразу есть расхотел. Тайга, что ни говори, дороже сытости.

Лишь к вечеру обходивший участок Акимыч помог медведю освободиться от капкана. Заметив приманки, ловушки и потраву, долго собирал в рюкзак кусочки мяса и погибших зверей.

Кузя видела, как дрожали его руки, как прозрачные, словно березовый сок, слезы текли в бороду.

— Ироды, анчихристы, нелюди! — ругался он на каждом шагу.

— Чернобурка нашкодила в селе. Ее ищут, убить хотят. А она у меня — как цветок. Ее собаки выгнали с прежнего участка. Хорошо, что не порвали. Но как сберечь? Ведь еще две недели до перелетных ждать. Там она сама себя прокормит. Но люди, если она в село заявится, убьют. Кур она жрет. А вчера гуся унесла. Видели это. Взял бы я ее к себе. Да как отловить? Авось недели две на рыбе продержал бы. Зато сохранил бы красу, — говорил лесник Кузе и медведю, все еще зализывающему нос.

Старик ушел к себе уже в потемках. Рысь понимала, что чернобурку теперь от села не отвадить. Пока жива — будет воровать. А значит, каждому зверю от нее беда.

Не было у чернобурки ни норы, ни логова, не успела она обжиться на участке Акимыча, а потому найти лису было трудно. Каждый день меняла она свое жилье, боялась всех и всего, живя больной памятью, гонимая неудачами и прожорливым брюхом.

Кузя давно бы разделалась с чернобуркой, да отлучаться из дупла надолго не могла.

Кто-кто, а Кузя не согласилась с Акимычем: как терпеть эту лису на участке? И для себя давно решила, — подрастет котенок, прогнать ту чернобурку в чужие угодья.

Лесник тем временем узнал в селе, кто раскидал потраву на его участке.

Да, у этих людей было отнято оружие. Немалые штрафы уплатили они. Но не знавшая этого тайга и живность не были спокойны за завтрашний и будущие дни.

Всех не накажешь. А чернобурка продолжала набеги на село.

Однажды, когда она пробегала по участку Кузи, рысь нагнала лису. Ухватила за загривок, решив проучить коварную зверюгу. Та скулила, дергалась в зубах. Кузя, положив ее на мох, искусала бока и голову, растрепала, повыдергала шерсть из хвоста, перепугала до того, что та голоса лишилась. И, полуживую, загнала в оттаявшее болото, которое уже пускало зловонные пузыри.

«Уж теперь ты не выберешься отсюда живой. Не побежишь к людям промышлять, не притащишь их на хвосте в лес, не принесешь нам горе!» — рычала Кузя на лису, отгоняя ее все дальше, в болото.

Та скулила, пятилась на топь. Потом отползла от Кузи на безопасное расстояние, а немного отдышавшись, поползла на пузе через болото в сторону села. Кузя не могла ее нагнать, не успела вернуть.

«Гадина, ведь грозила я ей хвост выдернуть, если еще в село побежит, искусала всю, а она — все равно за свое. Видно, в другой раз, когда встречу, совсем порвать надо будет», — злилась Кузя, возвращаясь в дупло.

Теперь в тайге все звери ожили. Проснулся под Акимычевой печкой Гришка. Спросонок запамятовал, где находится. Ударился головой в кирпичи, взвыл на всю избу. Лесник его медом угостил, успокоил. И, сожрав целое ведро печеной картошки, ушел в лес медведь, не оглянувшись на зимовье.

Вытащил своих из берлоги и давай по распадку черемшой хрустеть. Зеленые слюни сосульками изо рта повисли.

Весна… Радуется медвежья семья, что все живы и здоровы. Матуха так и не знала, что без медведя в берлоге всю зиму проспала. Видно, и не просыпалась, и медвежонок не беспокоил.

Медведь обнюхал берлогу, распадок: люди сюда за всю зиму ни разу не наведывались. Кроме Акимыча. А он ничего плохого зверю не причинит…

Гришка, завидев Кузю в тайге, уже не рычал на нее. Узнавал, отличал ее по запаху от других. И рысь даже охотилась около Гришки, ничего не опасаясь.