Её вина (СИ)

– Я сперва сомневалась, но после того, как мне за молчание предложили конверт… а после отказа открыто пригрозили… – переходит на шёпот.

Осекается на полуслове. Боится, что взболтнула лишнего по глупости.

Открыто пригрозили…. Женщине.

Я прекрасно понимала, какими методами действовал Пронин и отец, но отчего-то именно сейчас всё это звучит особенно гадко и страшно.

– Операцию на ноге мы оплатили сбережениями Максима. Штифты, пластины поставили. Да только вот через некоторое время что-то пошло не так. Сына стали беспокоить сильные боли, нога опять отекла и распухла. Врач говорит мол осложнения какие-то и надобно опять ложиться под нож.

Вот значит как… Отец, разумеется, смолчал о том, что Громовы от его помощи отказались. И про осложнения ни слова… Уверял меня, что всё хорошо. Не знает? Или скрывает?

Галина Юрьевна снова плачет, утирая слёзы платком.

Понимаю, что не могу больше здесь находиться. Просто не могу. Слишком тяжело. Меня наша с ней беседа словно наизнанку вывернула.

– Прости, детонька, что я, дура старая, разоткровенничалась, – начинает извиняться она.

– Там продукты, – киваю в сторону бумажного пакета. – Надо в холодильник выложить, пропадёт.

Поднимаю свою сумку и направляюсь к выходу.

– Ой, куда же вы, Ариночка! – Галина Юрьевна семенит следом.

– Мне пора…

– Но как же так, – растерянно наблюдает за тем, как я скидываю тапочки с дурацкими подсолнухами.

Так спешила, что чуть в них не ушла. Идиотка…

– До свиданья, Галина Юрьевна.

– Может, дождались бы уже… – суетливо топчется возле меня она.

– Не могу.

Разворачиваюсь и обхватываю пальцами ручку из холодного металла.

– Мам…

Застываю на месте. Дыхание вмиг перехватывает, а липкий, колючий страх стремительно ползёт вдоль позвоночника к шее. Смыкает невидимые пальцы на моём горле. Душит.

– Ты с кем там? – доносится из-за двери мужской голос.

Не успела... Или…

– Ой, ты проснулся родной?

Скрип дешёвой межкомнатной двери.

Идеальная возможность, чтобы уйти. Этим вечером я услышала достаточно, разве нет?

– Максим, к тебе девочка пришла из института, – слышу, как тараторит в соседней комнате Галина Юрьевна. – Староста группы вроде как.

Какая чушь…

– Я же сказал тебе, что не хочу никого видеть, – недовольно отвечает ей он.

– Максим, ну нельзя так, – она понижает голос. – Неудобно перед девочкой…

Ставлю сумку около допотопного телефонного аппарата и прямо в туфлях отправляюсь туда, где мне точно будут не рады.

Но в конце концов, не ради этого ли я сюда ехала?

Каждый шаг даётся с трудом. Ноги словно в зыбучем песке тонут.

Пульс стремительно учащается. Сердце трепыхается, колотится неистово. Стучит барабанной дробью о рёбра и кажется вот-вот выпрыгнет из груди.

Зажмуриваюсь, ощущая как дрожат от волнения даже ресницы. Приоткрываю дверь шире. Захожу.

Паника к этому моменту пробирается в каждую клеточку моего тела.

Запах больницы. Слова Галины Юрьевны фоном. Окидываю взглядом небольшую комнату. Многочисленные кубки. Медали. Какие-то грамоты. Фотографии в рамках, и все они так или иначе связаны с Его спортивной карьерой.

Маленький мальчик у бассейна. Подросток, с улыбкой демонстрирующий награду. Рядом мужчина. Рука на плече в знак поддержки. Отец?

– А вот и наша гостья…

Поворачиваю голову влево.

Галина Юрьевна хлопочет у постели, взбивая подушку. Отходит.

– Однокурсники помнят о тебе, хотят поддержать.

Весь этот месяц мне казалось, что нет ничего страшнее, чем явиться к человеку, которого ты едва не лишил жизни.

Что ж, я ошибалась… Посмотреть этому человеку в глаза. Вот где истинное испытание.

Тот самый парень. Всего один взгляд. И да, он прекрасно понимает: никакая я не однокурсница. Сперва на его лице отражается недоумение. Ему на смену приходит удивление, но затем… не знаю как, но он будто вдруг понимает.… Понимает, кто стоит перед ним. Даже учитывая тот факт, что прежде мы не встречались.

– Ребята гостинцы тебе передали, – его мать с улыбкой на лице продолжает нести выдуманный мной же бред. – Ты хоть спасибо скажи, приятно ведь как!

Несколько долгих секунд мы смотрим друг другу прямо в глаза. Даже не могу передать, что чувствую. По ощущениям всё это время на мои внутренности будто серную кислоту льют.

Громов медленно склоняет голову чуть влево.

– Ей? Спасибо? – переспрашивает мрачно, забивая тем самым гвозди в моём гробу.

Очевидно, что и мать начинает замечать то искряще опасное напряжение, что повисло между нами. Она переводит потерянный взгляд с меня на него. Обратно.

Лёгкие сдавило, и в глотке будто крошево из осколков, но я всё же нахожу в себе силы на то, чтобы произнести эти страшные слова.

– Здравствуй, Максим, – разрезает звенящую тишину мой голос.