Ее все любили

Они сели за столик погруженного в полумрак маленького заведения, знавшего истинное оживление лишь по базарным дням. Комиссар заказал что-то из прохладительных напитков и, как только их обслужили, приступил к делу:

- Вам хорошо известно, какие тяжелые подозрения висят над человеком, которого вы любите. Я знаю, что вы рассчитываете стать его женой. Думаю, не ошибусь, если предположу, что вы должны быть очень заинтересованы в том, чтобы он публично и как можно быстрее был признан невиновным, если он действительно невиновен.

- О да! Если б я могла что-нибудь сделать...

- Вы это можете, мадемуазель. Вам достаточно сотрудничать с теми, кто стремится только к одному - найти правду, и вы должны мне сами рассказать эту правду.

- Но я вас не обманывала!

- Надеюсь на это ради вас и ради него. Вы говорили своему патрону о моем визите к вам вчерашним вечером?

- Да.

- Почему?

- Потому что доктор для меня нечто иное, чем патрон.

- Да?

Ей понадобилось некоторое время, чтобы понять истинный смысл этого "Да?", после чего она покраснела и принялась живо протестовать:

- Это вовсе не то, что вы думаете! Доктор Музеролль очень хороший человек! Я до сих пор не могу понять, почему он так и не женился... Говорить на подобные темы у нас строго запрещено. Могу лишь догадываться, что причина его одиночества кроется в каком-то сильном разочаровании, с чем он теперь уже примирился и чему, как мне кажется, даже рад. Он питает ко мне глубокую привязанность, и я плачу ему тем же. К тому же он очень привязан к Жану, то есть к мсье Арсизаку. Ко мне он относится в некоторой степени как к жене своего друга, видя во мне почти невестку. Он часто заходит ко мне, чтобы просто поболтать, когда ему тоскливо, или чтобы повидать Жана.

- Почему вы мне ничего не сказали о том, что он был у вас в ту ночь, когда произошло убийство?

- Бог мой, он так часто бывает у меня, что я на это уже и внимания не обращаю. Вы знаете, он же неисправимый "лунатик". Он только ночью и чувствует себя человеком. Вы себе не представляете, сколько он отмеряет километров в течение года, пока весь Периге спит.

- В котором часу он пришел?

- Ровно в двадцать три.

- Как вам удалось это запомнить с такой точностью?

- Так ведь он сам мне сказал, что зайдет именно в это время!

- Значит, он вас предупредил заранее о своем визите?

- Естественно! В противном случае мне пришлось бы просыпаться чересчур часто! А я-то ведь не "лунатик"!

- И долго он у вас оставался?

- Приблизительно два часа. Я специально для него напекла блинов, он их обожает.

- А мсье Арсизак был?

- Разумеется.

- Благодарю вас, мадемуазель. Вот видите, я вас не сильно задержал, и, думаю, у вас еще есть время до обеда. До свидания, мадемуазель.

- До свидания, мсье комиссар.

Глядя на удаляющуюся женщину, комиссар подумал, что у нее ничего не было общего с теми, кого обычно называют сексуальными вампиршами, напротив, она оставляла после себя ощущение доброты и трогательной нежности. Женщина-отрада, рядом с которой мужчины типа Арсизака и Музеролля чувствуют себя, вероятно, уютно. Везет же кому-то, подумал полицейский. Ему не удавалось забыть свою собственную историю, так что страдания его продолжались. При каждом соприкосновении с чужим счастьем у него комок подкатывал к горлу.

Перед тем как отправиться в гости к судебному следователю, Гремилли зашел в гостиницу, чтобы пообедать на скорую руку. Внизу его ждала записка от комиссара Сези. В ответ на просьбу об уточнении некоторых деталей, с которой Гремилли обратился к нему утром по телефону, он сообщал, что мадам Арсизак не заказывала номер в отеле "Терминюс" и что шофер такси - некий Шарль Дюран - признал в убитой женщину, которая села к нему вечером накануне преступления на вокзале, сразу по прибытии двадцатичасового поезда.

Тот факт, что мадам Арсизак не заказала, как она это делала обычно, номер в "Терминюсе", красноречиво говорил о том, что она заранее планировала вернуться тайком. Но тогда почему в полночь она оставалась еще у себя?

Поднимаясь к площади Плюманси, Гремилли испытывал чувство досады, которое вызвал в нем доктор Музеролль. Своими ответами Арлетта, сама того не подозревая, подтвердила то, в чем он уже не сомневался: рассказывая, каким образом он оказался в ночь убийства в доме своей секретарши, доктор просто морочил ему голову.

Уязвленное самолюбие полицейского не давало ему покоя с тех пор, как он понял, что сомневаться уже не в чем. Ловкость этих людей, говоривших правду в целом, но лгавших по мелочам, объяснялась тем, что это их "озорство" не могло быть наказуемым. И нужно быть на месте полицейского, чтобы понять, насколько это запутывало следствие.