Ее высочество Аномалия

— Не обнаглели ли вы в корягу, капитан?

— Никак нет, полковник. Но если не звание, то может быть, отпуск? За последние двенадцать лет.

— Пиши запрос в контору, капитан, — ухмыльнулся Дайм. — Когда там кто-нибудь появится, непременно рассмотрят.

— Я вам уже докладывал, полковник, что мой шеф — тиран и самодур?

— Восемнадцать раз.

— Ну тогда сразу дважды, для ровного счета.

— Дважды тиран и дважды самодур… хм… пора гордиться. Такая репутация у подчиненных дорогого стоит.

— Все трепещут, шеф, и произносят ваше имя с благоговейным придыханием. О! Слышите? Вот так! — Герашан замолк, давая Дюбрайну возможность насладиться воем голодного лича где-то под окнами. В этом вое явственно различалось «Суки! Ненавижу!»

— Хорошо поет, — мечтательно прижмурился Дюбрайн. — Душевно! Гвардия Альгредо тоже ловит беднягу?

— Все утро. Шеф, может, пора поймать кого-нибудь?

— Поймаем, но не так сразу. Держи циркуляр, Суард объявлен зоной магической опасности четвертого уровня. Гражданскому населению рекомендуется валить к шисам собачьим.

Дюбрайн щелчком пальцев отправил Герашану официальные бумажки, прямо через зеркало. Тот их просмотрел и восхищенно присвистнул.

— Люкрес и Саламандра подписали это?! Как вам удалось, шеф?

— Не мне. Полпреду Конвента. «Четкая координация действий и взаимопомощь между конторами…

— …залог безопасности государства», — процитировал устав Магбезопасности Герашан. — Дивны дела ваши, о Близнецы.

— Работайте, капитан, работайте. Молиться будете потом.

— И спать тоже… — проворчал Герашан под нос.

На что Дюбрайн только ухмыльнулся и погасил зеркало. И без паузы, тем же жестом подвесил перед Роне кружку шамьета со сливками.

— Светлого утра, мой темный шер.

— Мне нравится твой настрой, мой светлый шер, — сев в постели и отпив глоток в меру горячего и в меру сладкого шамьета, отозвался Роне.

— Как ты слышал, ужасную нечисть так и не поймали. Видимо, провалилась в Ургаш.

— Ай-ай-ай! — послышалось тихое, но возмущенное из-под кровати. — Тюф хороший, Тюфа нельзя в Ургаш!

— Обнаглел в корягу, кучка костей, — усмехнулся Роне.

Под кроватью обиженно завозились, но спорить не стали. И вылезать тоже. А за окнами снова завыло, почему-то сразу с двух сторон. Роне вопросительно поднял бровь:

— Шер Кельмах успел размножиться?

— Ну что ты, мой темный шер. Это всего лишь феи-пересмешники. Лич сидит в башне Заката и рассказывает Зефриде, как он был неправ и как сильно раскаивается.

— Ты спрятал его… о добрые боги! — Роне рассмеялся и чуть не пролил остаток шамьета. — Магбезопасность с чувством юмора… с ума сойти…

Дайм только хмыкнул и, прикрыв глаза, отпил еще шамьета. А Роне… он сам не понял, почему в груди защемило и перехватило дыхание. Ничего же не случилось. Ровным счетом ничего. Просто… все было слишком хорошо. Как прекрасный сон. Как сказка.

Мысль о скоротечности сказок Роне отогнал. Дурные предчувствия — вернейший путь к дурным событиям. К Мертвому их. Все будет хорошо. Уже хорошо, прямо сейчас.

Пока Дайм мечтательно жмурился — не столько наслаждаясь шамьетом, сколько вспоминая собственный сон, о чем ясно говорило его возбуждение — Роне выскользнул из постели и, как был обнаженным, приблизился к нему. Опустился на колени у кресла, между ног Дайма. Положил ладони поверх его рук, обнимающих чашку с шамьетом. И шепнул:

— Ты пахнешь Грозой, мой светлый шер.

Вспышка эмоций Дайма на миг ослепила Роне — хрупкое недоверчивое счастье, нежность, потребность защитить свою возлюбленную, восторг, сводящее с ума желание… и крохотный отзвук сомнения: примет ли это все Роне? Не будет ли ему больно?

— Я счастлив твоему счастью, мой свет, — ответил на невысказанный вопрос Роне, пряча подальше обжегший его стыд.

Он так и не сказал Дайму всей правды. В отличие от Дайма — тот не стал ничего скрывать. Доверился Роне. Истинно светлый шер. Проклятье, но не говорить же ему прямо сейчас: я обманул тебя, дружище, я взял ее первым. Испортить Дайму это прекрасное утро было бы как-то уж совсем подло и цинично.

Потом. Он обязательно все расскажет потом. А сейчас…

Сейчас Роне притянул Дайма к себе и прижался щекой к щеке, впитывая окутывающий его запах грозы и шамьета, его такое хрупкое и такое драгоценное доверие. И — отдавая свое. Доверие, понимание, любовь. Свой дар.

Хрупкий, драгоценный миг слияния душ, когда мир рассыпается на осколки и воскресает вновь — один на двоих. Изумительно цельным, ярким и правильным. Миром, где свет и тьма — лишь две стороны одной любви. Миром, где прохладная, нежная гроза обнимает их обоих, щекочет ноздри запахом свежести и весны, ласкает дождевыми струями, растворяет их в себе — и сама впитывается в них обоих, и капли шепчут: «Я люблю тебя, Дайм, мой Дайм…»

«Я люблю тебя, Дайм. Мой свет», — повторил Роне. Одними губами, потому что горло перехватило от какого-то странного чувства. Может быть — нежности. Может быть — восторга. Может быть — от ощущения яркости и неповторимости именно этого мгновения. Или просто от счастья жить, по-настоящему жить, только здесь и сейчас, без прошлого и будущего — ослепительно прекрасным настоящим моментом…