Ее зовут Тьма

Плашки паркета в вестибюле кое-где подгнили, и, пока мы шли к лестнице, я старалась на них не наступать. Обои, как и в столовой, местами отклеились, а то и вовсе отвалились, но Крэнк верно подметила: условия показались мне вполне сносными. Если честно, я сочла, что внутри дом не менее прекрасен, чем снаружи.

— Вначале я покажу тебе твою комнату.

Напротив столовой через холл находилась гостиная. Она занимала всю левую часть первого этажа. Те же высокие потолки, две пропыленные люстры и два камина у дальней стены, а над ними зеркала в позолоченных рамах. Отделка гостиной, как и столовой, а возможно, и всех остальных комнат, поражала обилием лепных корон и узоров. Одно из окон было на скорую руку заколочено досками, из которых торчали гвозди.

— Можешь занять комнату напротив моей, — окликнула меня с лестницы Крэнк. — И осторожней на шестнадцатой ступеньке!

Я шла и считала, вовремя перешагнув через опасную ступеньку, а затем последовала за девочкой в широкий коридор. Она остановилась у первой двери налево и посторонилась, пропуская меня вперед.

— Входи.

Внутри было темно и пахло отсыревшим деревом. Крэнк щелкнула выключателем, и над нами тускло загорелась маленькая люстра, свисавшая из центра лепного медальона на потолке. Пол оказался дощатым, с широки ми половицами. В спальне тоже было два высоких окна. Я осторожно переступила порог — половицы заскрипели под ногами, но выдержали.

— Отсюда вид на сад сбоку. Матрац весь заплесневел, и мы давным-давно его выкинули, но я могу принести тебе свой спальный мешок. Вода в кране есть, но на твоем месте я бы не стала ее пить. Зато душ принимай сколько угодно и туалетом пользуйся. Вот дверь в туалет, в каждой спальне есть свой. Новем в первую очередь бросил все средства на восстановление Французского квартала,

Но со временем у нас тоже все наладится и будет как прежде. Пойду скажу брату, что ты приехала.

И не успела я поблагодарить Крэнк, как она исчезла, оставив меня посреди старинной спальни с металлическим каркасом кровати без всякого матраца, выцветшим овальным ковриком на полу и мраморным камином, на полке которого приютилась целая связка свечей разной длины.

Над кроватью висело написанное маслом полотно с изображением матери с двумя детишками; с обеих сторон картину обрамляли позолоченные бра, судя по всему, неисправные.

В углу стояло высокое бюро, а возле камина расположился длинный комод и зеркало. Я подошла ближе, привлеченная человеческим черепом. Его обрамляли разноцветные бусы для Марди-Гра, а на макушке черепа красовался черный цилиндр. Череп выглядел как настоящий — и я даже ахнула. В его оскаленных зубах торчала сигара. На комоде я нашла и другие предметы: серебряное зеркало-щетку с ручкой, маленькую коробочку для ювелирных изделий и пустую винную бутылку с воткнутой в горлышко свечкой.

Зеркало комода помутнело от времени и треснуло в правом верхнем углу. Из него на меня глянуло мое притихшее, заблудшее отражение. Ничего не попишешь. Мне бы и в голову не взбрело, что я в кои-то веки соберусь за Периметр. Другие — понятное дело: туристы, любители погулять на празднике Марди-Гра, исследователи, занимавшиеся паранормальными явлениями. Но подавляющее большинство людей сюда даже не совалось.

Я встала у окна и посмотрела вниз, на одичалый сад. В дальнем левом его углу рос толстенный дуб, практически скрытый пеленой сплетенных лиан и длинноворсовым покрывалом серого мха. Лужайку устилал толстый ковер палой листвы, из-под которого пробивались лиловые цветочки. У скульптурного ангела, воздевшего к небу лицо и руки, не хватало одного крыла. Изваяние кое-где облепил зеленый лишайник. У меня по спине пробежал холодок: под листвой я заметила непонятное шевеление.

— Я принес кое-что вкусненькое! — раздался внизу чей-то голос.

В доме сразу забегали, оживленно переговариваясь. Крэнк просунула голову в раскрытую дверь спальни.

— Генри вернулся!

Я положила рюкзак и коробку прямо на пол у комода и вышла за Крэнк к лестнице. Правда, разглядев как следует компанию, сгрудившуюся в холле, я на полпути запнулась и ухватилась за железный поручень, чтобы невзначай не упасть.

Тот, кого я определила как Генри, держал большую сумку с апельсинами. Вокруг него вместе с Крэнк крутились еще двое малышей. Генри, вероятно, был моим ровесником или чуть постарше: на его подбородке уже проступала рыжеватая поросль. Волосы у Генри были нестриженые, того же медно-рыжего оттенка, что и щетина, и собраны на затылке в хвост. Впрочем, гораздо больше меня поразили его глаза. Как и мои, они были не совсем обычные в общепринятом смысле. Почти карие, но слишком светлые, к тому же чересчур отдавали желтизной, чтобы быть обычными.