Ее звали Лиза

— Потомки Шиллера и Гете, черт возьми! — прошипела Лиза (что-то два великих немца как привязались к ней, так нипочем и не желали отвязываться). — Освободители Европы от жидо-масонского ига! Поганцы, прости господи, и больше ничего!

Фрау Эмма все молчала.

Вообще-то, конечно, Лизе тоже следовало бы помолчать. Но остановиться она уже не могла (мама ее, любившая «12 стульев», всегда в таких случаях вспоминала цитату: «Остапа понесло…»).

— А впрочем, вы же их ждали, этих чертовых освободителей! Вы же их хлебом-солью встречали!

На последние фразы фрау Эмма отреагировала.

— Вы полагаете, я их одна ждала? — не поворачиваясь, очень сухо произнесла мадам. — Я одна, что ли, встречала их хлебом-солью?.. Помню, очень многие знали, что немцы вот-вот войдут. Как странно, что я называю их немцами… А сама-то кто? — вдруг хмыкнула она. — Очень хорошо помню уличную сценку: идут два немецких солдата. Все бросились к ним, бабы, соседки, немедленно вынесли какие-то конфеты, кусочки сахара, белые сухари. Все свои сокровища, которые сами не решались есть, берегли не знаю как, даже в последние дни, когда уже продуктов не было, когда за керосином стояли очереди фантастические и картошку по огородам воровали.

— Не может быть! — зло сказала Лиза.

— Еще как может! — усмехнулась фрау Эмма. — Нужно смотреть правде в глаза: в России страстно желали победы врагу, какой бы он ни был. Потому что проклятые большевики украли у русских все, в том числе и чувство патриотизма.

— Ну, вы за всю Россию не говорите, — буркнула Лиза. — Немцев бьют и в хвост и в гриву, насколько я слышала.

И прикусила язык. Ох, что-то разговорилась она, что-то разболталась! Вот сейчас фрау Эмма как развернет свой «Опель Адам» по направлению к зданию гестапо, которое не столь уж и далеко отсюда, в таком-то маленьком городке…

Однако фрау Эмма никуда «Опель Адам» не разворачивала.

— Сейчас, может быть, и бьют, — согласилась она снисходительно, — но в первые-то месяцы войны позорное отступление было невероятным, согласитесь. Думаете, только внезапность нападения Германии свою роль сыграла? Народ намучился до отчаяния, настрадался! Вы не из Мезенска, не знаете, как тут было. Когда война началась, продуктов почти никаких достать было нельзя, за хлебом очереди на полкилометра. Ох, как тогда всё проверялось… Одна моя соседка — партийная, между прочим, учительница истории — бегала все время из своей комнаты на помойку соседнего двора с охапками красных томов Ленина… Царила дикая шпиономания. Люди с упоением ловили милиционеров, потому что кто-то пустил слух, будто немецкие парашютисты-диверсанты переодеты в форму милиционеров, и хоть не всегда были уверены в том, что милиционер, которого они поймали, немецкий парашютист, не без удовольствия наминали ему бока. Все-таки какое-то публичное выражение гражданских чувств! Да-да, советских ненавидели. И было за что! Однажды, незадолго до взятия Мезенска, немцы сбросили листовки с предупреждением, что будут бомбить привокзальный район. Несмотря на все кары, которыми грозили за их прочтение, листовки все же были прочитаны. Некоторые жители хотели уйти из тех домов, но район был оцеплен милицией. Даже за хлебом не пускали!

— Ну, это, конечно, провокация была, — пожала плечами Лиза, — чтобы панику посеять. Ничего не бомбили, верно?

— Бомбили, и зверски. Причем, как и обещали, только привокзальный район и вдоль железной дороги. Ох, сколько людей погибло… А ведь жертв можно было избежать.

Теперь молчала Лиза. А вот их никто не предупреждал, их просто разбомбили. А потом расстреляли из пулеметов. Весь эшелон. Ой, не надо вспоминать, от этих воспоминаний жить не хочется!

— Но знаете что? — сказала вдруг фрау Эмма. — Я тоже ждала потомков Шиллера и Гете, а дождалась… — Она передернула плечами. — Одно могу сказать: раньше я жалела о том, что наполовину немка, а теперь рада, что наполовину русская.

Лиза недоверчиво смотрела на ее надменный профиль со стиснутыми губами. Провокация, конечно. Точно, провокация… А может, и нет. Ладно, не ее это дело, расследовать глубины души немецкой «овчарки» фрау Эммы Хольт! Лизу вдруг стукнуло неожиданной догадкой. Если Эмма хорошо знакома с отцом Игнатием, она наверняка знает, что его дочь и внучки живут в Горьком. Как же, интересно, старик объяснил ей Лизочкино появление в Мезенске? Как-то объяснил, но как именно, Лиза не знает, а отец Игнатий забыл ей сказать. Что, если в городской управе спросят? Ну какая, какая причина могла ее сюда привести…

— Я думаю, — раздался в то мгновение холодный голос фрау Эммы, — у вас тоже не осталось тех иллюзий, с которыми вы дезертировали из Красной армии и добрались до Мезенска. Я вас понимаю. Все же я наполовину русская, и меня тоже не могут не оскорблять и зверства, и жестокость, и глупость наших так называемых освободителей. Ну, предположим, с евреями пусть делают что хотят…

— Как «что хотят»? — ужаснулась Лиза. — Вы одобряете гетто, желтые звезды и все такое?

«Молчи, идиотка! — тут же одернула она себя. — Молчи, ради бога!»