Её звали Луиза

— Ты же знаешь про нашу соседку, — начала было я, но муж перебил меня:

— Да кто ж про неё не знает! Весь дом обсуждает эту сумасшедшую. Будь аккуратнее, Мэри, иначе сумасшедшей буду считать и тебя.

Я перестала улыбаться, так как настроение моё было испорчено. Отвечать что-либо мужу мне не хотелось. Меня оскорбило то, что он назвал Луизу сумасшедшей, но я такой её не считала. Мне она казалась одиноким, несчастным ребёнком, и мне очень хотелось понять её особенность в то время, когда все считали её умственно отсталой. Я не надеялась на то, что муж поймёт меня. Он никогда не был способен проявить хотя бы каплю уважения к моим чувствам или немного эмпатии к окружающим его людям. Луиза для него была местным сумасшедшим, которого все обсуждали. Таким же безразличным он был и ко мне, но я всегда закрывала на это глаза. Наш брак был построен без любви и держался только на детях. Будь у меня выбор, я бы никогда не вышла замуж за такого человека. Он был жесток, холоден и, я догадывалась, искал чувственности на стороне.

— Я знаю, что ты думаешь, милая, — заговорил он вновь, — тебе её жаль, я знаю, как ты сердобольна. Отвратительная черта, тебе стоит выкорчевать её из себя.

— Я поняла тебя, — проговорила я лишь бы не оставлять его без ответа и продолжила ужин.

Понятное дело, что слова моего мужа не произвели на меня никакого эффекта. Луиза продолжала интересовать меня как личность, и, когда мы вышли с детьми гулять на следующий день, я невольно замерла, разглядывая её. Она стояла внизу, у почтовых ящиков, держала в руках мятый жёлтый конверт, на котором было наклеено множество марок. Со стороны казалось, словно она готова в любой момент прижать письмо к груди, да с такой силой, что оно провалится внутрь. Она не шевелилась, я даже не видела её лица, но излучала столько эмоций — я представила, как должно быть стучит её сердце и какой напряжение в пальцах.

Сегодня, несмотря на то, что лето ещё не закончилось, и воздух ещё был раскалён беспощадным солнцем, она всё равно была тепло одета. Казалось, словно по утрам она одевалась, отталкиваясь исключительно от своих предпочтений, а не от погоды. На ней была аккуратная соломенная шляпа, на которой была завязана кружевная лента.

Под подбородком скрывался крупный бант. Сверху на ней был вязанный кардиган, под ним — бежевая плотная рубашка. Она была заправлена в коричневые прямые брюки, из-под которых выглядывали чёрные ботинки. Одета сегодня она была безвкусно, и любая из соседок обязательно бы это заметила и осудила, но я находила в этом лишь её особенный шарм. Она отличалась от большинства и не была обязана быть копией других женщин. Но мне казалось, это понимают только я и Луиза. И я, совсем забыв, что могу напугать её, перевесившись через перила, чтобы мой голос достиг первого этажа (мы жили на втором), произнесла:

— Луиза, сегодня ты выглядишь просто потрясающе!

Она дёрнулась от испуга и подняла на меня глаза, но показалось, что теперь она относится ко мне с меньшей настороженностью. Она заглянула мне в глаза и только в этот момент поняла, что говорю я это с абсолютной искренностью. И это подействовало на неё так, если бы я вытащила её на мороз нагой и облила ледяной водой. Мне показалось, что она даже забыла про письмо в своих руках. Её глаза распахнулись, она словно перестала дышать, а потом, крикнув что-то нечленораздельное, бросилась в тень под лестницу. Я поняла, что поступила неправильно, я напугала и смутила её, разрушив момент, когда она испытывала сильную эмоцию от полученного письма. Я почувствовала себя такой виноватой, что даже захотела вернуться в квартиру, чтобы не смущать Луизу тем, что мы спустимся вниз по лестнице и пройдём мимо, лишая её возможности скрыться. Но мой старший сын, которому едва исполнилось десять, либо из-за возраста, либо из-за схожести с отцом, не был заинтересован в душевных переживаниях других людей. Он хотел гулять, поэтому смело шагнул вниз по лестнице, поманив за собой младшего брата. Я была этим недовольна, но не хотела заставлять детей жертвовать прогулкой ради соседки, которая для них не представляла никакого интереса. Я начала спускаться вместе с ними, и когда мы оказались на первом этаже даже не обернулась в сторону лестницы, дав перепуганной Луизе прошмыгнуть за нашими спинами и быстро подняться к себе. И стоило нам оказаться на улице, как старший из моих детей заговорил:

— Мама, почему она такая странная?

Я не стала долго думать над ответом:

— Разве? Я не заметила.

— Она словно боится тебя, хотя ты очень добра к ней, — пояснил сын.

— Луиза боится малознакомых людей, — пояснила я сыну, — но разве это странно? Когда к нам в гости приходят коллеги твоего отца, разве ты их не побаиваешься?

— Папины коллеги злые, они много пьют и ругаются, — сын нашёл объективную причину своему страху, и я плохо понимала, что должна на это ответить.

Луиза такая какая она есть, и мы должны это понимать и принимать. Примерно так я ему и сказала, на что сын ответил:

— Папа считает её сумасшедшей.