Ее звали О-Эн

Под внешним спокойствием Эн скрывается много горьких переживаний. Но самая большая ее страсть - неукротимая жажда свободы. Казалось бы, разве может человек жаждать того, чего он совсем не знает? Но стремление к свободе неотъемлемая, естественная потребность человека, и ее невозможно ни заглушить, ни убить. Драма Эн наглядно подтверждает эту непреложную истину. В конце концов, изгнанники жили в условиях вполне сносных, их не морили голодом, не подвергали пыткам, они могли общаться между собой, сколько угодно заниматься наукой; и наверняка многие крестьянские семьи могли бы позавидовать их достатку. И все же каждый миг такого существования был наполнен страданием, потому что в жизни узников отсутствовал элемент, необходимый человеку, как воздух, - они были лишены свободы. Подлинная жизнь немыслима без свободы, это Эн понимала всем своим существом, мечтая о том, чего она, в сущности, не знала и чего так никогда и не обрела.

Пропасть непонимания отделяет Эн от ее сестер, смирившихся с однообразием тюремных будней. Их покорности она противопоставляет свое неприятие всяческого насилия, глубокое презрение к тем, кто так бессмысленно загубил жизнь ее и ее близких. Высокое значение личности Эн - в отказе от смирения, и неуклонном стремлении к нравственной свободе... И хотя в конце своей жизни Эн говорит, будто "сломлена навсегда", весь материал повести убеждает в противном. Эн осталась непокоренной. Несчастья убивают ее физически, но духовно она не сломлена. "Пусть наше тело сковано, но дух свободен..." - учил ее в детстве старший брат, и Эн остается верна этому завету. Всю жизнь Эн была заключена в стены тюрьмы, сначала зримой, потом невидимой. Но дух ее всегда был свободен и независим. Эн понимала: ее семья - жертва слепых сил, которые люди называют "властью", "политикой". Что стоит за этими словами? В ее представлении это нечто загадочное и жестокое, какая-то почти стихийная сила, которая по своему произволу вершит судьбы отдельных людей и не знает пощады; могущество ее беспредельно. Эта сила стоит над людьми, и отдельные личности не способны что-либо изменить. Сурового князя может сменить милосердный, но суть этой таинственной "власти", этой "политики" останется неизменной. И еще она убеждается, что как бы ни старался человек оградить себя и свой мир от этой "политики", она настигнет его повсюду, нет надежды избежать столкновения с ней. И Эн противопоставляет этой сокрушительной силе единственное, чем она располагает, - волю к постоянному нравственному сопротивлению.

Личность Эн раскрыта писательницей убедительно и достоверно, психологически точно, движения души Эн, ее переживания, вплоть до самых интимных, изображены удивительно тактично и тонко.

Воззрения Эн, ее жизненная философия дышат умом и благородством; ее приверженность высокому долгу, страдания ее души, редкие способности, которым так и не суждено было расцвести, - все это и поныне волнует тех, кто соприкасается с личностью Эн, тонко и мастерски обрисованной Томиэ Охара, уроженкой той же древней земли, и будят сострадание к героине ее печальной повести.

ГЛАВА I

ПОМИЛОВАНИЕ

Сегодня к нам прибыл посланец дома Андo, он привез правительственную грамоту - помилование.

Когда посланец удалился, мы все - матушка, кормилица, мои сестры и я обнялись и заплакали.

"Не плачь, - говорила я себе, - зачем же плакать?" - но не могла удержать слез.

Матушке уже исполнилось восемьдесят, кормилице - шестьдесят пять, нам, сестрам, перевалило за сорок - все мы уже старухи. Мы обнимались и плакали, но каждая плакала о своем. Или, может быть, я одна встретила эту весть иначе, чем остальные?

Мы поздравляли друг друга, но мое сердце почему-то не ликовало от радости, хотя я тоже вместе со всеми обращалось с поздравлениями к матушке...

Двадцать девятого июня, ровно семьдесят пять дней назад, скончался мой младший брат, господин Тэйсирo. С того самого дня все мы страстно ждали наступления этого часа. Но больше всех ждала я. Душа изнывала от нетерпения. "Когда брат умрет, нас помилуют..." - думала я. Больной и сам пришел к этой мысли, когда надежда на выздоровление исчезла.

- Когда я умру, всех вас простят, сестрица... - сказал он мне. - Вот единственная польза от меня сестрам и матушке...

- Не говори так! На что нам теперь свобода? Матушка, да и мы все уже состарились. Любая перемена сулит нам одно лишь горе. Пусть все идет по-прежнему, без изменений, без происшествий - в этом теперь наше счастье. Главное, чтобы ты был с нами. Выздоравливай и живи ради нас...

Я говорила искренне. Мне хотелось и дальше оставаться здесь, в нашей темнице, где я провела больше сорока лет. Пусть мне будет пятьдесят, шестьдесят лет. Пусть исполнится семьдесят или, как матушке, даже восемьдесят, я хочу оставаться здесь, думала я.