Ее звали О-Эн

Его прежний господин, которому он двадцать восемь лет служил верой и правдой и вместе с ним заново переделывал весь край, теперь осуждает дело всей его жизни и, поверив наветам каких-то ничтожеств, приказывает изменить политический курс! А он-то считал, что изречение «господин и вассал едины» полностью относится к нему и к его князю, и не сомневался, что и князь ему доверяет! Отец, самолюбивый и властный,

за долгие годы своего правления ни разу но слышавший ни единого укора или упрека, был уязвлен до глубины души.

Итак, не суждено осуществиться его заветной мечте — создать на земле пусть маленькое, но идеальное общество, добиться совершенной красоты и гармонии, о которых рассказывает наука… Все теперь в прошлом.

Прошение отца об отставке было принято двадцать восьмого июля. Четырнадцатого сентября, по его просьбе, ему разрешили удалиться от мира. Брата вернули из Эдо и назначили главой рода. Мне было тогда три года.

Отец поселился в полном уединении отдельно от семьи в Накано, возле Фунайри, одного из каналов, отходящих от плотины на реке Монобэ, — в сооружение этой плотины, стоившей ему огромных трудов, он вложил всю душу.

Он жил одиноко, избегая людей, в бедном жилище на берегу канала, плавно катившего свои воды среди обильно зеленевших полей. Прислуживал ему всего лишь один из его вассалов — восемнадцатилетний Дзирохати Комаки. Из вещей отец взял с собой всего несколько книг и большую раковину, которой бесконечно дорожил. Она напоминала ему о днях, когда он был буквально одержим сооружением плотин и каналов. Сигнальщик громко трубил в эту раковину утром, днем и вечером, возвещая начало и конец работы и обеденный час. А из книг он больше всего любил стихи чуских поэтов (Чуские поэты — Цюй Юань и его последователи (по названию древнего китайского царства Чу, IV–III вв. до н. э.).).

Сейчас я перечитываю одно из этих произведений — поэму «Лисао»…

…Я твердо знаю: прямота — несчастье,

Но с ней не в силах разлучиться я.

В свидетели я призываю небо —

Все это ради князя я терплю.

Я говорю: сперва со мной согласный,

Потом сошел ты с этого пути….

«…Но ты, всесильный, чувств моих не понял, внял клевете и гневом воспылал…» — наверно, отец, как никто другой, мог понять горькие переживания Цюй Юаня, когда тот, скорбя, мысленно обращался к чускому государю…

Через несколько дней после отставки отца вышел закон, по-новому определявший статут самураев, еще через две недели — указ о снижении налогов и прощении задолженностей, числившихся за крестьянами и купцами, затем указ о прощении долгов рыбакам и судовладельцам. Понадобилось всего несколько дней, чтобы не оставить камня на камне от гармоничного, идеального общества, которое стремился создать отец.

Дзирохати неотлучно находился при отце до его последнего часа, усердно прислуживая ему во всем. Отец почти все время молчал. Юноша ни словом не обмолвился о бурных переменах, происходящих в клане, о новом курсе правительства. Он хорошо понимал, что это может вызвать негодование его господина.

Над каналом Фунаири, вздымая легкую рябь, проносился вечерний ветер. В лодках, груженных снопами риса, проплывали крестьяне, отталкиваясь шестом, — сидя на открытой веранде, отец провожал их пристальным взглядом. Ветер с полей приносил аромат созревающих злаков.

Прошла осень, наступила зима, становилось все холоднее, и здоровье отца ухудшалось. По ночам сильный кашель не давал сомкнуть глаз, и Дзирохати, терзаясь душой, ухаживал за больным. Пятнадцатого декабря на рассвете внезапно начался жестокий приступ кашля, кровь хлынула горлом, и отец тут же скончался…

Останки решили перенести в родовую усадьбу, у ворот замка Кота, За гробом, который вынесли из опального жилища на Накано, шли родные и вассалы; под вечер процессия добралась до Коти. Однако у ворот замка путь преградила стража, сообщившая, что. проход запрещен, ибо «мертвое тело оскверняет ворота». Стиснув зубы, люди терпеливо свернули на боковую тропинку; сквозь зелень кустов совсем рядом виднелись освещенные окна усадьбы — гроб так и не разрешили пронести в замок.

Пришлось пуститься в обратный путь и снова шагать всю ночь по уже скованной морозом дороге добрых три ри. Люди молча несли гроб. Стоял жестокий декабрьский холод. Среди участников печальной процессии, охваченных негодованием и скорбью, был и Дзирохати — он ни на шаг не отходил от своего господина, так же как и при его жизни.

Похороны отца состоялись семнадцатого декабря в Накано, месте его изгнания, неподалеку от усадьбы семейства Комаки. С мрачного неба падали редкие сухие снежинки, когда похоронное шествие направилось к кладбищу на горе Томияма. В густой темной чаще поставили белый деревянный столбик и с посмертным именем — Кэйсёин Согаку Ниссо (По буддийскому обряду, после смерти человеку дается новое, «посмертное» имя.), и на этом церемония закончилась. Только снег падал и падал с неба.

Скрывшись в снежной мгле, Дзирохати спустился на заросшую травой поляну неподалеку от кладбища.

Выходя из дому, он, словно невзначай, простился с матерью — в действительности то было прощание навеки.