ef101f771b151ea240deb4ca35c18648

Много возни с материалом, но пашел интересные вещи. Вчера плавал на пароходе по озеру — в Кондопогу. Замечательные деревянные церкви на гранитных отполированных скалах — «бараньих лбах». Красивые старики — тип новгородцев.

Сегодня весь день буду работать в местном архиве,— в бывшем губернаторском доме, построенном Росси. Дом выстроен подковой, ампирный, о нем датский писатель Нексе, бывший в Петрозаводске, сказал, что уголок города с этим домом напоминает Веймар.

Опять холода. Здесь очень голодно,— кроме похлебки с ячной кашей и той же каши на второе нигде ничего нет, даже в единственной коммерческой столовой.

В JI-де пробуду до 28-го. 28-го утром выеду на пароходе по Мариинской системе в Москву. Не говори пока в «Мол. гв.» и «Наших дост.», что я возвращаюсь. Целую. Кот.

Поцелуй Димушку. Писал ли я тебе, что в Мурманске купил себе брюки?

Р. И. ФРАЕРМАНУ

4 сентября 1932 г. Солотча

(В письме 8 страниц — Эйхлеровская норма)

Друзья, задержите Роскина до нашего возвращения в Москву (10 и 13 сентября),—Мальвипа собирается чествовать его за остроумие грандиозным банкетом.

Сегодня получил письмо от Вали. Я очень благодарен за выполнение просьбы и за те ценные сведения, которыми изобилует письмо,— в частности, за сообщение о том, что «Зола» приедет в Москву.

Получил привет от Туси Разумовской.

Если рана до отъезда заживет — пойду па Черное озеро. Было три синих и жарких дня с паутиной и дождем желтой листвы, стояло безветрие, но сегодня опять задул суховей.

Вы ужинаете в Метрополях, натираете полы и спорите с очкастыми мышами («знаете-понимаете») о ширпотребе, мы — каждым нервом чувствуем биение осени. Уже улетают птицы — это очень печально, как в старом романсе.

Напишите непременно,— до отъезда мы еще успеем получить ваше письмо.

Боюсь, что нога задержит меня в Солотче дольше, чем хотелось бы. Немного неприятна температура,— как бы не заразили рану, лезут в нее грязными скальпелями и пальцами. В больнице я подслушал несколько сюжетов, которые недорого продам Роскину.

Пишите.

Ваш К. Паустовский.

Приписку делаю специально для Вали. В виде мести за ее чудесный почерк.

К.

Я, кажется, пишу немного неразборчиво?

9 сентября 1932 г. Солотча

Рувим, дорогой! Не поленитесь позвонить в «Наши достижения» Бобрышеву или Разину и передать, что вторая часть «Лонсевиля» готова и я ее переписываю (идиотская работа) и вышлю 12 сентября. Задержала нога, писать лежа очень трудно. Деньги от них я получил, за что можете выразить им от моего имени благодарность.

Еще одна наглая просьба. Мальвина даст Вам в Москве

10 рублей. Если Вы будете в Доме Герцена, то заплатите за меня членские взносы за июнь и июль (по 5 руб. за месяц) — иначе меня опять выкинут,— кажется, в четвертый раз.

Мальвина уезжает в настроении приподнятом и многошумном. Она совершенно не выносит одиночества. Все ее попытки опорочить меня, каковые она грозит предпринять в Москве, пресеките самым жестоким образом. Довольно хамства!!

О сроках нашего разновременного возвращения в Москву Мальвина даст соответствующие разъяснения.

Стоят чудесные дни. На пляже снова появились женщины.

Все желтеет — пожалостипский сад, ветлы, травы, водоросли, и даже глаза ворюг-котов источают особую осеннюю желтизну. Осень вошла в Солотчу и, кажется, прочно. Все в паутине и в солнце. Безветрие, какого не было даже летом,— поплавки стоят, как зачарованные,— и виден самый тонкий клев. Решил, как только заживет нога, пойти на Черное озеро. Пишу, читаю и предаюсь то горестным, то веселым размышлениям в зависимости от ветров. Ночи уже длинные и густо пересыпанные звездами,— вообще жаль, что Вы не видите здешней осени, пожалуй, это лучшее время. «И каждой осенью я расцветаю вновь».

12 сентября 1932 г.

Как Вы сами знаете-понимаете, этот вопрос меня живо волнует.

Рувим ведет себя по-хамски,— мы ждем от него хотя бы строчки. Кстати, «рувины дела» — я потерял его донку и поймал щуку на 2 фунта с восьмой и четырех фунтовых плотиц!!!

Мои последние дни в Солотче проходят под знаком загадочных и трагических событий.

Событие первое. 31 августа я шел через чертов мост на Промоину, вслед за мной полезла на мост рыжая корова с подпалинами, сорвалась с грохотом в воду и утонула с трубным ревом. Я был потрясен.

Событие второе. 1 сентября у меня начала чудовищно болеть нога,— оказывается, я занозил ее какой-то ядовитой колючкой. 2 сентября воспаление дошло до паха, что дало Мальвине повод легкомысленно подозревать «любострастную болезнь», а 3 сент. мне резали ногу.

Я пишу — не то что вы, совершенно излодырничав-шиеся (17 букв!) и исхамившиеся.

Я занят письмами Марии Трините, внешне похожей на Лемаринье, а по характеру напоминающей Ларису Рейснер в молодости. Мне нравится писать эту нервную женщину на фоне аракчеевской России. Как это ни странно — но «Наши достижения» «Лонсевиля» печатают. От Эйхлера получил 200 рублей и холодное письмо, полное упреков и обвинений в забывчивости.