Эффект бабочки

О том, что Роберт занимается генеалогией, я узнала случайно. Это консультант по информационным технологиям с работы, и как-то во время перерыва на кофе он рассказал, что входит в состав правления Генеалогического общества. Я дала ему свой идентификационный номер[26], а также имя и дату рождения моего отца, с тех пор прошла неделя, и вот в домофоне раздается жужжание, и дверь в его подъезд отворяется. Если верить табличке у входа в подъезд, живет он на четвертом этаже. Поднимаюсь на лифте, а когда выхожу, Роберт уже ждет меня в дверях.

– Привет, заходи!

– Привет, ты нашел его?

– Не торопись. Пойдем, я покажу тебе.

Прихожая завалена вещами, и Роберт прокладывает путь между детской обувью и рюкзаками. Проходя по квартире, я здороваюсь с его женой и машу рукой ребенку на диване в гостиной. Мы садимся за кухонный стол; мой взгляд притягивает желтая папка, в которой, как я полагаю, находится ответ. Но Роберт сначала рассказывает о способе получения информации, и я прикладываю все усилия, чтобы не схватить бумаги и не начать читать. Он рассказывает о регистре почтовых адресов Швеции, дисках с данными о населении, о Шведской книге записи смертей, и только спустя некоторое время я осознаю, что длинным вступлением он подготавливает меня к разочарованию. Он просто не даст ответа на мой вопрос.

– На поиск данных о рождении твоего отца ушло примерно четыре минуты. В регистре просто указано: «Отец неизвестен».

– И теперь уже никогда не узнать?

– Скорее всего, нет. Твоя бабушка, похоже, серьезно постаралась, чтобы никто об этом не узнал. В период с 1918 примерно по 1980 год действовал закон, по которому Комитет по опеке был обязан прикладывать все усилия, заставляя отцов внебрачных детей признавать отцовство. У твоей бабушки был сильный характер, раз она устояла.

Меня удивляет, почему я принимаю это так близко к сердцу. Почему отсутствие информации, еще несколько недель назад не имевшей никакого значения, внезапно воспринимается как большая потеря. Никогда не узнать. Никогда не установить. Возможно, я бессознательно полагала, что, если, вопреки ожиданиям, захочу разобраться, на все можно найти ответы, и что такие важные вопросы должны проясняться в течение человеческой жизни.

Интересно, чье это было решение – дедушкино или бабушкино? Я помню ее слова о чести и достойном содержании.

Так что мой дедушка явно знал о существовании ребенка.

В следующую секунду я задумываюсь о папе. Если я через поколение чувствую себя отвергнутой, можно только предположить, что чувствовал он. Но от этой мысли становится неприятно, потому что нельзя жалеть человека, который еще больше жалеет самого себя. Я не готова к состраданию или признанию смягчающих обстоятельств. Не все можно простить. Возможно, когда-нибудь я захочу попытаться его понять.

Роберт протягивает руку к желтой папке:

– Но я подумал, что хоть чем-то я все-таки должен тебя удивить. – Когда он развязывает тесьму, в душе загорается искра надежды. – Когда поиски про твоего отца не увенчались успехом, я решил посмотреть родню со стороны матери. Ты говорила, что так печально не иметь родственников, так вот, я подумал: вдруг найду кого-нибудь не слишком дальнего. По крайней мере, я нашел тебе двоюродного племянника.

– Какого двоюродного племянника? У меня ни братьев, ни сестер двоюродных нет.

– Уже нет, но прежде чем твой брат умер, у него родился ребенок.

– Подожди, подожди. У кого родился ребенок?

– У твоего двоюродного брата Стефана Юханссона, умершего год назад.

Роберт совершенно сбил меня с толку, и, полагаю, это отразилось на моем лице. Достав из папки лист бумаги, он кладет его передо мной. Там изображены соединенные черточками квадраты с именами и годами.

– У твоей тети был.

– Как у тети? Разве у мамы есть сестра?

– Ты что, даже этого не знала?

– Нет.

Изменив положение тела, Роберт начинает педагогично указывать по порядку на квадраты:

– Вот твои бабушка и дедушка со стороны матери, у них родилась твоя мать Будиль, а двумя годами позже – еще одна дочь, которую звали Дороти. Она умерла в тысяча девятьсот восемьдесят втором году, и у нее был сын Стефан. Его отец, кстати, тоже неизвестен.

– Она умерла в восемьдесят втором? Это год моего рождения.

Роберт, кивнув, продолжает:

– Стефан, к сожалению, тоже умер, в прошлом году, ему было всего тридцать шесть.

Бросаю взгляд на имена и годы. Я и чужой мне Стефан Юханссон стоим в одном ряду в генеалогическом древе, сразу под квадратиками с именами наших матерей. Он носил девичью фамилию моей мамы. В течение двадцати девяти лет у меня был двоюродный брат, а мне никто даже не рассказал об этом. И вот теперь уже поздно. А Дороти? Что за странное имя? Почему мама никогда не упоминала о ней? Почему никто никогда не говорил, что бабушка с дедушкой потеряли ребенка, и почему никто не потребовал, чтобы папина мама рассказала правду о его отце?

Вот она какая, моя семья.

Это чертовски на них похоже.