Эффект бабочки

Успеваю нанести несколько ударов, прежде чем марокканец отскакивает, извернувшись ужом. Не даю передышки, провожу лоу-кик по левой ноге. Марокканец на автомате дёргается, но печень всё ещё чувствуется и реакции не хватает. А по правой тебя! И ещё! Ещё! И контрольный в голову!

Рефери останавливает бой, отталкивая меня грубо. Пф… зачем? Я что, добивал его? Нет… мудила!

– Всегда поражался твоим победам, – восхищался Курт в раздевалке, – он ведь объективно лучше тебя! Как?!

– Мозги. Серьёзно, Курт. Я чемпион школы по шахматам, помнишь? Обдумывать, просчитывать ходы и самого человека – только так. Тактика, потом техника и только потом – сила, скорость и прочее.

– Ты мог бы чемпионом стать, – задумчиво сказал друг, – помогая одевать майку – рёбра всё-таки побаливали, – начни заниматься не трижды в неделю, а четыре-пять, да серьёзно…

– А зачем? – Перебиваю его, шнуруя обувь, – мне четырнадцать, расту ещё. Ну, стану чемпионом Баварии по тайскому боксу среди ровесников… а смысл?

– Деньги. Потом, когда взрослым станешь.

– Ага… сколько инвалидов на одного чемпиона, знаешь? Проищи, поищи… до хрена! Да и чемпионом, даже чемпионом мира, мало стать – удержать титул нужно. Они ж сперва по сути в долг тренируются – спонсоры, тренеры, массажисты, спарринг-партнёры… Выиграл титул, получил… ну, пусть полмиллиона, пусть даже миллион, больше новичкам никто не заплатит, будь он хоть сто раз чемпион. Собирают же с рекламы деньги, со зрителей и телезрителей, и собирают бойцы проверенные, потому и плата чаще всего ещё до боя определена. Не победителю, а тому, на чьём имени основные деньги собрали.

– В твоём исполнении это как-то скучно получается, – смеётся Курт.

– Так у меня и нет азарта, – пожимаю плечами и кривлюсь от боли, – просто спорт для саморазвития. Делать это образом жизни? Уволь! Стану я чемпионом или нет, большой вопрос, желающих и без меня много. А хорошо зарабатывают бойцы разве что из первой сотни.

– А эти… смешанные?

– Да хоть все вместе! Пусть даже тысяча достойно зарабатывает, и что? Рвутся-то туда миллионы! Прикинь, какая конкуренция? Строить на этом карьеру… не, я не марокканец! Сам знаешь, гимназию я потяну, а с ней и университет[107], это надёжней!

Тренер молчал, вздыхая.

– Уж не знаю, хвалить тебя или ругать, – начал наконец он, – зачем до второго раунда тянул? Мы ж против марокканской школы две недели работали, технику тебе ставили. Зачем после этого разведкой увлёкся, жертву из себя изображал? Что, не помнишь, как перестарался с Альбертом и он тебя уложил?

Ответить могу много… по факту, я не просто дерусь на ринге, но и проверяю свои навыки, своё умение просчитывать людей. Но и тренер прав – не раз из-за этого по башке получал, не только на ринге.

– Умный ты слишком, Антон, – в сердцах произносит мужчина, – нет… как там русские говорят? Заумный! Так много ума, что вечно усложняешь самые простые вещи! Эх…

* * *

– Ни черта себе! – Вырвалось у Зака. Парень оглянулся на нас, сдвигая на затылок соломенную шляпу, – это кто? Наши…

– Специалисты по сельскому хозяйству, сеньор, – с большим достоинством доложился Большой Пепе, сверкнув золотыми зубами и свежим фингалом.

– А это, я так понимаю, сельскохозяйственные инструменты? – Едко поинтересовался Зак, тыкая носком штиблета в приставленную к ноге Пепе винтовку.

– Ты в ударе, друг мой, – откровенно скалю зубу, – такая прозорливость заслуживает уважения!

Берти в сторонке откровенно смеялся, закрывая лицо шляпой.

– Ох… не могу, парни… Я когда нашим буду эту историю рассказывать… ну, потом, разумеется! Но ржать будут! Пепе, друг мой… я могу тебя так называть?

– Да, сеньор, – ответствовал Пепе с большим достоинством, шевельнув внушительным пузом и пулемётными лентами, примотанными к оному. Мексиканец отчаянно напоминал революционного матроса, загулявшего сразу после революции. Огромное сомбреро, щедро украшенное яркими ленточками и образками святых добавляло колориту.

– Слава богу, – искренне сказал Берти, – твой образ, Пепе, будет отпугивать страшилищ из моих ночных кошмаров.

– Рад буду помочь, друг мой, – с достоинством ответил Пепе, отчего уже я спрятал лицо за шляпой.

Пепе порекомендовал мне Родригес, охарактеризовав того наилучшим образом.

– Не обращай внимания на маску дурачка, – серьёзно сказал испанец, – умнейший человек, даром что грамоту еле-еле освоил.

– А его не обижают? – Спрашиваю с некоторым сомнением, – с маской дурачка?

– Что ты! Стрелок отменный и силён как бык, а пообщаешься немного, так и полюбишь его. По маской дурачка скрывается не только острый ум, но и золотое сердце.

– Скрывать-то зачем?

– А… толком не знаю, но была там какая-то тёмная история, ещё в детстве. Несколько лет Пепе умалишённым пришлось притворяться, ну и… прилипло немного. На эпатаж внимания не обращай, он моё доверенное лицо. Никто о том не знает, кроме тебя. Если вдруг что – выслушай его со всей серьёзностью.

– Ясно, Швейк мексиканского разлива.

Объяснять не пришлось – Гашека, как выяснилось, знают и в Испании. По крайней мере, леваки.