Эффект бабочки в СССР (СИ)

Кажется, эта комнатка не была настоящим кабинетом Первого секретаря Центрального Комитета Коммунистической Партии Беларуси. Скорее сия клетушка напоминала кладовку: стеллажи с пыльными книгами и папками, прокуренный воздух, обшарпанный письменный стол, несколько стульев с протертыми сиденьями... Машеров сидел на краешке стола, в руках он мял сигарету. Вроде же бросил курить батька Петр? Или это байка?

Словно в ответ на мои слова, он щелчком пальцев отправил так и не прикуренную сигарету в полёт. Бумажный цилиндрик с отложенной смертью внутри ударился о стену и срикошетил прямо в мусорное ведро. Однако, могёт!

— Герман! — Машеров сделал пару шагов навстречу и протянул руку для рукопожатия. — Я уже весь издергался, если честно...

Петру Мироновичу было шестьдесят два года, но о старости, и тем более дряхлости и близко говорить не приходилось. Он не пил, уже — не курил, вел активный образ жизни, много бывал на свежем воздухе и вообще — выглядел отлично для своего возраста. Крепкий, импозантный мужчина. Волей-неволей на ум приходили образы "кремлевских старцев", и батьке Петру они проигрывали по всем статьям.

— Сам на нервах, Петр Миронович, — честно признался я, ответив на приветствие. — Не каждый день с людьми вашего уровня встречаюсь... Точнее — только с вами и встречался.

— А я — не каждый день встречаюсь с провидцами. Я вообще в провидцев и прочие подобные вещи не очень-то верил, до встречи с вами. Хотя на войне всякого навидался, да. Волей-неволей задумаешься... Ну, присядем?

Сазонкин сдвинул к столу табуретки, включил металлический электрочайник в розетку. Я оглядывался: паутина, облупленный потолок, лампочка без абажура...

— Зато — можно говорить без опаски, — улыбнулся Машеров.

Улыбка у него была приятная, но способность батьки Петра читать мысли напрягала. Чтобы как-то начать разговор, я достал из сумки папку и положил ее на стол.

— Вот, Петр Миронович. Это вам.

— Это то, о чем я думаю?

— Именно. Записал всё как можно более четко и понятно, в хронологическом порядке, со всеми подробностями, которые мне известны. Насколько я могу судить — вероятность всего, что связано с человеческим фактором — процентов восемьдесят — восемьдесят пять. А вот стихийные бедствия... По крайней мере, те, что я вспомнил — они будут. Произойдут, тут ошибки быть не может.

— Например? — Машеров смотрел, как Сазонкин разливает крепчайший чай по стаканам, колет сахар ножом в сахарнице.

— Например — семнадцатого мая сего года вулкан Сент-Хеленс, что в Соединенных Штатах, начнет извергаться. Будет сначала один взрыв, потом, двадцать пятого мая — второй. Погибнет что-то около шестидесяти человек. Среди них -фотограф Роберт Ландсбург. Фотоаппарат его найдут, пленку проявят, тело его — исчезнет, видимо — сгорит дотла. Ну, и чернохвостые медведи... То есть, нет — то олени чернохвостые, а медведи — обычные. Их тоже много помрет.

— Записал? — спросил Петр Миронович у Сазонкина.

Тот чиркал в блокноте карандашом, и, закончив стенографировать, кивнул.

— Ладно, это будет легко проверить. Да я и так — после Плесецка и той истории в афганском ущелье... Я ведь действительно уточнял, что там произошло — вы оказались на сто процентов правы. В общем — я вам верю. По крайней мере — верю в то, что вы не собираетесь вводить меня в заблуждение, и что вы вправду что-то такое знаете... Расскажите мне еще раз, как у вас это происходит? Ну, эти откровения? — Машеров стучал пальцами по ободку стакана, очевидно нервничая.

— Да какие откровения, Петр Мировнович? Я ведь не апостол Иоанн, чтобы у меня откровения были... Это что-то похожее на воспоминания. Что-то читаю, с кем-то общаюсь — и вспоминаю какие-то события, людей, ситуации, и вдруг понимаю — этого ведь еще не случилось! А потом оно начинает сбываться... Иногда это мелочи, как, например, с морёным дубом на дне излучины Днепра — я вот так вот вспомнил, прямо вживую представил, как будто некие типы околокриминальной наружности цепляют корчи со дна тросами и тракторами вытаскивают драгоценную древесину на берег, чтобы потом продать за рубеж. Ну, и дал наводку Волкову.

— Волков... Ох уж этот Волков! Я виделся с ним в середине апреля. Про вас мы тоже говорили. Я хочу его забрать в центральный аппарат, — почему-то разоткровенничался Петр Миронович. — Очень сильная личность, хоть и неоднозначная. Ему бы варягов на Царьград водить, а не заводом управлять... Но эффективный хозяйственник, этого не отнять — за то и ценю!

— И согласился уехать из Дубровицы? — прищурился я.

— Ха! В самую точку! Я понять не могу — у вас там в Дубровице какой-то особый микроклимат? Или коллективное помешательство— в одну и ту же сторону? Кому из толковых дубровчан повышение ни предлагаю — все начинают вежливо отказываться. Аргумент, конечно, хороший — мол, город свой любят... Я тоже, может быть, Ширки свои люблю! Вы вот вроде такой же — патриот малой родины, но в Минск-таки перебраться решили. В чем секрет?