Эффект Брумма

— Фрак ему не подойдет, — сназюа одна. — Лицо простовато.

— Может быть, китель? — спросила другая задумчиво. — Как будто он отставной офицер.

— Тогда уж гимнастерку, — вставил слово Фомич.

— И противогаз, — сказал я сзади.

Девушки обернулись и посмотрели на меня, как на идиота.

— Джемперок и брючки! — придумала первая. — Будет смотреться.

Они заставили Фомича напялить белый джемпер и брюки в полосочку. Как у Дина Рида. Сапоги заменили лакоаыми штиблетами. Фомич был просто молодцом? Он зачесал волосы на пробор и стал похож на чечвточника.

— Ух, — курносые! — воскликнул Фомич, пытаясь ущипнуть обеих девушек сразу. При этом он подмигнул мне. Девушки с трудом сохранили ледяную надменность. Я понял замысел Фомича.

— Меня тоже нужно одеть, — сказал я. — Режиссер сказал, во что-нибудь средневековое.

Девушки поверили. Они там ко всему привычные. Мы с Фомичом еле сдерживались, чтобы не расхохотаться на всю студию. Но хохотать было нельзя. Рядом шли передачи.

Я выбрал такую черную кофточку с жабо. И стал как Ромео. Девушки были поразительно серьезны. Они старались вовсю.

Когда нас привели к режиссеру, он чуть не прослезился. На мой взгляд, обе девушки схлопотали взыскания по службе. Нас опять переодели во что-то нейтральное.

Мы вошли в студию и стали репетировать. Лисоцкий вея передачу. Он так расписал про подковы, что оператор не мог нас снимать. Он уткнулся носом в камеру и там беззвучно смеялся.

Удивительно, что Фомич приободрился. У него был вид: «пропадать, так с музыкой».

Сразу же после репетиции, которая прошла поверхностно, начали запись. Оператор уже отсмеялся и был грустен. Надоело ему, наверное, каждый день снимать чепуху. Я его понимаю.

Когда дело дошло до Фомича, он встал, подошел к приготовленной аппаратуре и зажег свечу. С важным видом. Потом он стал греть подкову. К подкове был присоединен вентилятор.

— Обратите внимание, сейчас ток поступит в электромотор и вентилятор начнет вращаться, — сказал Лисоцкий в камеру.

Вентилятор на эти слова не прореагировал.

— Сейчас, — сказал Лисоцкий, все еще улыбаясь.

Фомич аккуратно потушил свечу двумя пальцами, сел на место и сказал загадочные слова:

— Наука умеет много гитик.

— Стоп! — крикнул режиссер по радио. Через минуту он прибежал в студию.

— Почему нет эффекта? — спросил режиссер.

— Кураж не тот, — сказал Фомич.

— Какой кураж? — спросил Лисоцкий, бледнея.

И тут Фомича прорвало. Он показал характер. Он дал понять, что он обо всем этом думает. Я был счастлив.

— Все свободны, — сказал режиссер. — Наука умеет много гитик. Это гениально!

Не смеялся один Лисоцкий. Он собрал свои листки и незаметно выскользнул из студии. А мы с Фомичом снова переоделись и поехали покупать билет на поезд.

ГЛАВА 12. ПРОВОЖАЮ ФОМИЧА

Мы с Фомичом сидели у меня дома и пили чай. Фомич излагал свои взгляды на жизнь. И на физику. А я свои. Нам было интересно друг с другом.

— Понимаешь, — говорил Фомич, — что нам с тобою главное? Не то, чтобы людей удивить. И денег нам с тобой не надо. Главное — это когда всей душой устремишься и вдруг сделаешь что-нибудь. И оно только душою и держится. Вынь душу — пропадет все.

— А объективная реальность, данная нам в ощущении? спросил я. Это я на материю намекал. Я, как уже говорилось, материалист.

— Данная? — спросил Фомич. — А кем это она данная? А?

— Ну, данная, и все, — сказал я.

— Э-э! — помахал пальцем Фомич. — Кем-то, видать, данная.

— Вы что, Василий Фомич, верующий? — спросил я.

— Верующий, — сказал Фомич. — В науку верующий. В душу верующий.

— Это не одно и то же, — сказал я.

— У вас не одно и то же, а вообще так одно. Вот ты мне давеча про Эйнштейна толковал. Я так думаю — поверил он в свою придумку так, что она и воплотилась. А если бы для денег или еще для чего, никакой твоей относительности и не было бы.

— Другой бы открыл.

— Это кто — другой? — сказал я.

— Ну, я, может, и открыл бы. Или ты, — раздобрился Фомич. — А этот Лисоцкий — нипочем. Даже если бы у него голова с силосную башню была.

Я живо себе представил Лисоцкого с силосной башней на плечах. Получилось внушительно.

— Или возьми Брумма, — продолжал Фомич. — Тоже хороший мужик. Не лез в телевизор.

Мы попили чаю и стали собирать Фомича. Собственно, собирать было нечего. Вся аппаратура осталась у Лисоцкого. Был только осциллограф, который мы подарили Фомичу. Как я и обещал.

Мы поехали по ночному городу. Фомич задумался. Я решил его растормошить.

— А Лисоцкий не ожидал такого фиаско, — сказал я.

— Фигаско, — сказал Фомич. Я не понял, шутит он или нет.

— С него, как с гуся вода, — сказал я.

— То-то и оно, — вздохнул Фомич. — Ну, бог его простит.

На платформе мы обнялись. Фомич был добрым человеком. Он меня пожалел.

— Поехали, Петя, со мной, — предложил он. — А то пропадешь здесь. Ей-богу, пропадешь!

— А семья? — спросил я.

— А наука? — сказал Фомич. — Если любит, приедет.

Последние слова относились к моей жене. Но я все-таки не поехал. Сдержался.