А теперь представьте себе, что по пути из здания факультета психологии в видеостудию вы видите незнакомца, сидящего у дороги. Он явно попал в беду — он стонет и наверняка нуждается в помощи. Можете ли вы представить себе какие-то причины, которые помешали бы вам помочь незнакомцу, как сделал добрый самаритянин, — особенно если учесть, что как раз в этот момент вы повторяете про себя притчу о добром самаритянине?
Но вернемся в психологическую лабораторию. Вам сказали, что вы опаздываете на назначенный сеанс видеозаписи, и поэтому вам нужно поспешить. Другим студентам семинарии, которые также участвовали в этом эксперименте, случайным образом давали разные установки: им говорили, что у них либо мало времени, либо достаточно времени, чтобы дойти до центра видеозаписи. Но разве спешка важна? Ведь вы — хороший человек, почти святой, и как раз сейчас думаете о добродетели альтруизма, которую проявил добрый самаритянин. Готов поспорить, что вам хотелось бы верить, что спешка не имеет значения, что в такой ситуации вы обязательно остановились бы и помогли страждущему, несмотря ни на что. И вы наверняка уверены, что другие студенты семинарии тоже придут на помощь человеку в беде.
Если вы на это поставили, то проиграли. Жертва подобной ситуации пришла бы к такому выводу: не стоит попадать в беду, когда окружающие спешат. Почти все студенты семинарии — 90 % — упустили шанс стать добрыми самаритянами, потому что очень спешили прочесть проповедь о добром самаритянине. Студенты испытывали конфликт интересов: помочь науке или помочь жертве. Наука победила, и жертва осталась страдать. (Как вы уже догадались, роль жертвы играл ассистент исследователя.)
Чем больше времени было в распоряжении семинаристов, тем чаще они останавливались и оказывали жертве помощь. Таким образом, ситуационная переменная
В ситуациях, где творятся злодеяния, есть преступники, есть жертвы и есть уцелевшие. Часто есть еще и наблюдатели или те, кто знает, что происходит, и не вмешивается, тем самым поддерживая злодеяния собственным бездействием.
Именно хорошие полицейские никогда не выступают против жестокости коллег, избивающих представителей меньшинств на улицах или в застенках полицейских участков. Хорошие епископы и кардиналы покрывают грехи приходских священников, потому что их больше беспокоит имидж католической церкви. Они знают, что происходит, но ничего не делают, чтобы пресечь зло, тем самым позволяя педерастам и педофилам продолжать грешить в течение многих лет (в итоге это обходится церкви в миллиарды долларов компенсаций и стоит множества разочарованных прихожан)[325].
Точно так же хорошие сотрудники компаний Enron, WorldCom, Arthur Andersen и других не менее коррумпированных корпораций Америки и всего мира стыдливо отворачивались, когда руководство подделывало документы. И, как мы видели, именно хорошие охранники Стэнфордской тюрьмы ни разу не вмешались, не выступили в защиту страдающих заключенных и не заставили плохих охранников умерить свой пыл. Тем самым они потворствовали их непрерывно растущей жестокости. А сам я наблюдал все эти злодеяния и ограничился тем, что запретил охранникам применять физическое насилие. В итоге наш тюремный подвал переполнило психологическое насилие. А я не вмешивался. Я попал в ловушку противоречащих друг другу ролей: исследователя и тюремного суперинтенданта, которую сам же и создал. Это внутреннее противоречие не позволяло мне видеть страдания, происходившие на моих глазах. Поэтому я тоже виновен в зле бездействия.
На уровне государства подобное бездействие, когда нужно действовать, приводит к массовым убийствам и геноциду, как это было в Боснии и в Руанде, а совсем недавно — в Дарфуре. Страны, как и люди, часто не хотят вмешиваться, отрицают серьезность ситуации и не спешат принимать меры. Они тоже предпочитают верить пропаганде правителей, а не мольбам жертв. Кроме того, те, кто принимает решения, часто испытывают давление со стороны большого бизнеса, которому выгодно просто переждать.