Эффект Люцифера

Всего через несколько часов после появления в тюрьме № 416 оказывается в центре внимания Арнетта, который изолирует его от других заключенных и вынуждает выполнять бессмысленную задачу. Видеосъемка зафиксировала этот печальный момент: тощий заключенный срывающимся голосом поет песню о свободе духа. Его опущенные плечи и понурый взгляд ясно говорят, что он испытывает чрезвычайное неудобство, и ему становится только хуже, когда его поправляют и заставляют повторить песню, а другие продолжают отжиматься — вверх-вниз, вверх-вниз… Парадокс: заключенные по приказу поют песню свободы в подавляющей атмосфере, где она служит аккомпанементом для бессмысленных отжиманий. № 416 надеется, что его не ударят — ни Арнетт, ни другие охранники.

Непонятно, почему Арнетт его выделил. Возможно, просто для того, чтобы быстрее добиться от него послушания. А может быть, жалкий, тощий на вид № 416 раздражает его, всегда ревностного и деятельного.

«Теперь, когда вы распелись, № 416 поет детскую песенку, а все остальные ложатся на спину и поднимают ноги. Я хочу, чтобы № 416 пел очень громко, так громко, чтобы его услышал любимец заключенного № 5704 Ричард Никсон, где бы его ни носило. Ноги вверх. Вверх! Вверх! Все поем еще несколько раз, особенно подчеркивая последнюю строчку: „Жизнь — всего лишь сон“».

Заключенный Хабби-7258, все еще пытаясь иронизировать, спрашивает, можно ли спеть «Тюремная жизнь — всего лишь сон». Заключенные буквально выкрикивают эти слова, тяжело дыша. Ситуация становится еще более странной.

Возвращение телеоператора

Днем нас посещает телеоператор с местного телеканала Сан-Франциско KRON. Его прислали, чтобы сделать краткое продолжение воскресного репортажа, вызвавшего интерес на телеканале. Я разрешил ему снимать только из окошка Для наблюдений и разговаривать о ходе эксперимента только с начальником тюрьмы и со мной. Мне не нужны внешние вмешательства, влияющие на взаимоотношения между заключенными и охранниками. Я так и не посмотрел, что он снял в этот день, потому что у нас было множество более срочных дел, требовавших внимания, а потом возникли новые проблемы [99].

Прощай, дневная смена, здравствуй, ночная смена

«Пришло время готовиться к воскресной службе, — говорит Арнетт заключенным, хотя сегодня только среда. — Все становятся в круг и берутся за руки, как во время религиозной церемонии. Скажи: „Привет, № 416, я твой друг, № 5704“. Потом каждый из вас приветствует нового товарища».

Все говорят по кругу. Кажется, это очень трогательная церемония. Я удивлен тем, что Арнетт предложил это забавное общее действо. Но затем он все портит: оставаясь в кругу, все должны прыгать и петь «Встаньте, дети, встаньте в круг», тогда как № 416 в одиночестве должен стоять в центре.

Перед окончанием смены Арнетт делает еще одну перекличку, и теперь Джон Лендри диктует, как нужно петь. Это первая перекличка для № 416, и он с недоверием качает головой, наблюдая, как другие заключенные послушно выполняют команды. Арнетт продолжает свои бесчеловечные упражнения до самой последней минуты, пока не заканчивается его смена.

«С меня хватит, возвращайтесь в свои клетки. Приведите свои камеры в порядок, чтобы когда придут посетители, их вид не вызвал у них отвращения. — Он уходит, насвистывая „О, благодать“. На прощанье он добавляет: — Увидимся, ребята. До завтра, мои дорогие поклонники».

Лендри считает нужным добавить: «Я хочу, чтобы вы поблагодарили своих надзирателей за то время, которое они сегодня провели с вами».

Все неохотно говорят: «Спасибо, господа надзиратели».

Джону Лендри не нравится эта «дерьмовая благодарность» и, выходя со двора вместе с Маркусом и Арнеттом, он заставляет их кричать громче. Как только они скрываются из виду, приходит ночная смена: Джон Уэйн и его ревностная команда.

Новый заключенный, № 416, позже рассказал нам о том, как боялся охранников:

«Каждая новая смена охранников приводила меня в ужас. В первый же вечер я понял, что желание принять участие в этом исследовании было глупостью. Я решил во что бы то ни стало побыстрее отсюда выбраться. Именно так я и вел бы себя в тюрьме, если бы у меня была малейшая возможность. Ведь это была настоящая тюрьма, только ею управляли психологи, а не государство. Я решил объявить голодовку, я отказался есть, я думал, что заболею, и они будут вынуждены отпустить заключенного № 416. Я решил следовать этому плану, несмотря ни на какие последствия» [100].