Эффект прерванного счастья

Он озвучил мой утренний вопрос. Я с удивлением посмотрел в его сторону, но он лёгким кивком указал в сторону, где сидел его пожилой знакомый, кажется, это значило что-то типа «Послушай».

– Терял? Не-ет. Я эту связь нашел, а потому и был заперт обществом от общества. Двадцать один год, – в этот момент он потряс указательным пальцем и повторил ещё раз, – двадцать один год я отдал за то, что нашёл эту, мать её, реальность.

Все понимающе кивнули и задумчиво уставились в потолок. Витя раздал по ещё одной сигарете. У предназначавшегося мне стакана их теперь лежало две.

– А ты чего интересуешься-то, Вить, разве сам мало отдал за это?

– Уж не меньше остальных! – приподняв грудь, ответил мой коллега.

– Прошу прощения, – не до конца понимая суть разговора, я обратился к Павлу Петровичу, – а если не секрет, за что вы того… двадцать один год-то?

– Да чё ж секрет-то, не секрет. Молодой я был, ну как молодой, это уж с кем сравнить. Работа была, жену красавицу содержал как мог, в доме всегда был газ и свет. Не пил даже, стыдно, конечно, сейчас в этом сознаваться, но раз уж говорить начистоту, то только по праздникам рюмашку-другую себе позволял. А в один день поплохело мне как-то за рабочим станком, давление скакануло, или чёрт его знает, в общем, мастер как моё бледное лицо увидел, так и отпустил на денёк отлежаться. А оно получилось как в анекдоте, прихожу я домой, а там жена моя, красавица, раздвинув свои ноги лежит под моим товарищем. Дальше я мало что помню, пришёл в себя, уже когда руки были в крови, сам вызвал ментов и добровольно с ними ушёл. Это уже потом мне рассказали, что в общей сумме я нанёс двадцать один удар ножом, так и получилось, что за каждый удар я по году своей жизни и отдал.

Предбанник снова наполнился дымом. Я никогда не встречал убийцу, но всегда считал, что они либо безжалостны по отношению ко всему миру, либо сломлены грузом своих деяний. Сейчас передо мной сидел увядающий старик, который не выглядел ни безжалостным, ни тем более сломленным.

– Ты вот парень молодой, – продолжил он после небольшого перекура, – скажи, любил ты когда-нибудь? Не блядей вот этих размалёванных, а самую настоящую женщину?

– Смотря что вы понимаете под любовью, – слегка неуверенно ответил я, меньше всего мне хотелось показаться умником или занудой.

– Во-о-о! Это ты правильно толкуешь, это ты в корень зришь! Слова – они ведь не больше чем этикетка, а понятия у каждого свои, – два других товарища совсем окосели, глаза их открывались, только когда Павел Петрович повышал тон своего голоса, но сейчас, когда речь зашла о понятиях, их понурые головы одобряюще закивали, – и то, что я понимаю под любовью, словами тоже не выразить, но я попробую тебя подвести к этому максимально близко, дальше все зависит от глубины твоей души. В момент, когда два оперативника заламывали мне руки за спиной я и нашёл реальность, словно проснулся, я смотрел на два окровавленных трупа и понимал, что это момент, когда я навсегда связал свою жизнь с этими людьми, понимал – нет и не будет никого ближе них.

– И что, совсем не осталось злости за их предательство? – раздался голос Вити, я уже совсем забыл про него, но, оказалось, он слушал так же внимательно, как я.

– Абсолютно, каждый ответил за свой поступок. Я человек пожилой, меня и бляди уже не интересуют, но любить я не перестал. Жену я помню такой же молодой, красивой и не способной предать, – по его морщинистой щеке покатилась слеза и тут же впала в ручеёк пота. – Надо выпить, – оживившись, добавил Павел Петрович и стукнул кулаком по деревянному столу так, что два товарища очнулись и тут же засуетились, разливая остатки из бутылки.

Я бессознательно потянулся за своим стаканом и плеснул содержимое в горло. Обжигающей лавиной жидкость прокатилась до пустого желудка и согрела всё изнутри. Витя протянул мне банку с килькой и кусок хлеба.

– Легче? – спросил Павел Петрович.

– Ага, – проталкивая чёрствый кусок по только что обожжённому каналу, ответил я.

– Конечно легче, оно ведь только так можно угомонить бурю в душе. А душа у нас, как известно, самая неукротимая, потому и латаем её по мере износа. Все ведь как думают: сила в нашем менталитете, в традициях, а сила-то в богатстве языка. Как мы уже выяснили – у большинства слов есть своё понятие, а разобраться в этих понятиях не так просто. Мы сидим тут толкуем, выясняем, что к чему, а душа оттого и начинает болеть, потому что не предназначена она для такого вмешательства, а мы уже не можем не вмешиваться. Так и страдаем, так и лечимся.

– Разве может язык определять то, как мы думаем? – я почувствовал, как волна тепла ударила в голову.

– Ну-с, определять может и не определяет, но то, что влияет, – это к бабке не ходи.

VI