Эффект Сюзан

Я иду вслед за ним в самое длинное из всех зданий. Тут высокие потолки, как в спортивном зале, стены вычищены добела, на бетонных основаниях стоят тридцать-сорок чанов из нержавеющей стали объемом по полторы тысячи литров.

— Пиво у нас бродит в открытых чанах. Поэтому каждая ферментация непредсказуема. И нет возможности варить в течение трех летних месяцев, когда риск заражения микробами и дикими дрожжами слишком велик. Но зато в результате каждое пиво обладает неповторимой индивидуальностью.

Вдоль дальней стены сверху донизу полки, на которых лежат тысячи закупоренных бутылок из-под шампанского. Он снимает одну бутылку и показывает мне этикетку. На ней надпись от руки, под изображением Богоматери и названием монастыря указана дата, когда пиво было поставлено, сорт хмеля, который называется «Каскад», и далее номер.

— Каждый раз получается уникальное пиво, и поэтому на каждой этикетке свой номер.

Он протягивает мне бутылку.

— Это подарок. Здесь начали варить пиво еще до Реформации. Орден траппистов был одним из немногих, кому монархия это позволяла. Из-за этого пива. Но только в сороковых годах прошлого века стали нумеровать каждую бутылку, и лишь после большой реконструкции в две тысячи десятом мы стали использовать этот зал.

Мы проходим через стеклянный переход, который связывает зал брожения с другим зданием. Идем дальше по тихим, выложенным плиткой коридорам с грубыми кирпичными стенами. Здесь нет никаких излишеств, да они и не нужны. За окнами — освещенные солнцем заснеженные лужайки, а там, где они заканчиваются, начинается озеро Фуресёэн, лучше и быть не может. В каждом помещении царит собственная атмосфера, тишина погруженных в себя зданий.

Мы поворачиваем за угол и видим в конце коридора дверь, похожую на дверь, ведущую в банковское хранилище. Перед ней стоят два узеньких диванчика, на которых можно ждать открытия банка.

Мой спутник не стучит, в этом нет никакого смысла, по другую сторону такой двери никто ничего не услышит, даже если у нас тут наступит конец света. Но рядом с дверью есть кнопка, он нажимает на нее, и вот мы ждем отца Корнелиуса.

Отец Корнелиус не реагирует на этот звонок.

— Каково это — быть монахом?

— Это призвание.

— А сексуальность, ее что, уже нет?

Одна из особенностей эффекта — в его неуправляемости. Вы должны верить в то, что ваша интуиция верифицируема, и позволить себе положиться на нее. И надеяться, что удастся с честью выйти из положения.

Так и получается, он улыбается, зубы сверкают белизной.

— В земной жизни она никуда не девается. А свобода выбора состоит в том, хочешь ты ее использовать или нет.

Я впервые в жизни говорю с монахом. Не знаю, чего я ожидала, но, во всяком случае, не такой откровенности.

Он открывает дверь и зовет отца Корнелиуса. Никакого ответа.

— Я пойду поищу его. Подождите здесь.

Он исчезает в глубине коридора. Я сажусь на диван. На столике лежит несколько книг Хенрика Корнелиуса. Одна из них называется «Круговая молитва».

Дверь осталась открытой. Где-то в глубине помещения работает стиральная машина.

Лабан бы сразу же услышал тоны и обертоны. Я могу мгновенно определить эту стиральную машину как промышленную с инверторным двигателем.

Машина слишком сильно набита, барабан крутится неравномерно, хотя сам корпус должно быть хорошо закреплен, потому что ножки по полу не стучат.

Я встаю и заглядываю в комнату. Это неприлично. Но время идет, начался обратный отсчет от сорока восьми часов минус рождественский вечер.

Дверь открывается в небольшую прихожую с еще одной дверью, за ней — библиотека, она же гостиная, или гостиная, которая является библиотекой. Стены уставлены книгами от пола до потолка. А высота потолка более четырех метров.

В одной стене есть еще одна дверь, она полуоткрыта, видна спальня, где стоит узкая кровать. Из этой двери доносится звук стиральной машины.

Затем звук обрывается, как если бы сгорел предохранитель.

Чтобы узнать, как человек взаимодействует с окружающим миром, следует взглянуть на его рабочий стол. Если посмотреть на стол Лабана, то может показаться, что тут что-то взорвалось. Ноты, кофейные чашки, компакт-диски, скрипки и флейты, вдохновляющие мелочи из затонувших городов, фотографии детей и, какое-то количество месяцев назад, еще и мои фотографии — все это пропитано верой в то, что Провидение или другое ответственное учреждение пришлет кого-нибудь для уборки и наведения порядка.

Тут же все иначе. Не просто в порядке, а в идеальном порядке: отточенные карандаши и стопка бумаги, подготовленные для следующей книги о смысле молитвы, аккуратно выложены параллельно с краем стола.

Человек, обладающий столь развитым чувством значения физической структуры не забивает стиральную машину так, что она может выключиться. Я захожу в спальню.

С четким ощущением, что делать этого вообще-то не стоит. Одно дело, что тут варят пиво и говорят обо всем откровенно. Другое дело — когда женщина заходит в спальню человека, который принял святой обет.