Эффи Брист

В доме Эффи также царило возбуждение, разумеется не из-за курортников, а совсем по другой причине. Даже госпожа Крузе хотела принять в хлопотах посильное участие. Но это напугало Эффи, и она заявила:

– Геерт, пусть только госпожа Крузе ни до чего не дотрагивается. Я сама обо всем позабочусь.

Инштеттен обещал ей: ведь у Христели и Иоганны было достаточно свободного времени. Чтобы дать иное направление мыслям своей молодой жены, он прекратил разговор о приготовлениях и спросил, не заметила ли она, что прибыл некто из курортников, правда, не первым, но одним из первых.

– Мужчина?

– Нет, дама. Она прежде бывала здесь и всегда снимала одно и то же помещение. Она приезжает всегда так рано потому, что не любит, когда все уже переполнено.

– Это нельзя поставить ей в вину. Но кто она?

– Вдова регистратора Роде.

– Странно. Обычно я была невысокого мнения о вдовах регистраторов.

– Да? – рассмеялся Инштеттен. – Так уж заведено. Но здесь – исключение. Во всяком случае, она имеет

? больше, чем свою вдовью пенсию, и приезжает всегда с большим багажом, значительно большим, чем ей требуется. Вообще она очень своеобразная женщина, странная и болезненная – у нее болят ноги, – никому не доверяет и всегда держит при себе пожилую служанку, достаточно сильную, чтобы ее защитить, или, если понадобится, перенести на руках. На этот раз у нее новая служанка, и, как обычно, крепко сбитая особа, похожая на Триппелли, только еще здоровее.

– О, я ее видела. Добрые карие глаза смотрят на всех так доверчиво и честно. Правда, вид глуповатый.

– Верно. Она самая.

Их разговор происходил в середине июня. С этого времени приток отдыхающих что ни день возрастал. У жителей Кессина, как всякое лето, появилось новое своеобразное занятие – прогулка к бастиону в ожидании прибывающего парохода. Эффи, разумеется, была вынуждена отказываться от подобных прогулок в тех случаях, когда Инштеттен не мог ее сопровождать. Зато она могла по крайней мере из окна видеть оживленное движение на улицах, ведущих к пляжу и отелю, на улицах, бывших прежде такими безлюдными. Теперь она больше, чем обычно, проводила время в своей спальне, откуда все было хорошо видно. Иоганна при этом стояла рядом и давала справки почти на все вопросы. Курортники большей частью принадлежали к ежегодным посетителям Кессина, и девушка не только называла их фамилии, но и сообщала о них краткие сведения.

Все это очень занимало Эффи и поднимало ее настроение. Однако, как раз в Иванов день, около одиннадцати часов дня, когда поток людей с парохода был особенно оживленным и пестрым, из центра города вместо обычных экипажей с супружескими парами, детьми и чемоданами прибыла колесница, завешанная черным. За ней следовали две траурные кареты. Колесница остановилась у дома напротив. Вдова регистратора Роде умерла три дня тому назад. Ее родственники, срочно прибывшие из Берлина, решили не перевозить покойную в Берлин, а похоронить здесь, на Кессинском кладбище, на дюнах. Эффи стояла у окна и не без любопытства смотрела на необычайно торжественную сцену, которая разыгрывалась перед ней. На похороны из Берлина прибыли два племянника со своими женами. Всем лет по сорока или что-нибудь в этом роде, у всех удивительно здоровый цвет лица. Племянники в превосходных фраках были еще приемлемы, и трезвая их деловитость была скорее уместной, чем излишней. Но обе дамы – они явно стремились показать жителям Кессина, что представляет собою траур – были облечены в длинные, до самой земли, траурные вуали, закрывавшие их лица. И вот гроб, на котором лежало несколько венков и даже пальмовый лист, был поставлен на дроги, и обе четы сели в кареты. В первую, вместе с одной из скорбных пар, сел Линде-квист, позади второй шла хозяйка дома, а рядом с ней та статная особа, которую покойная привезла с собою в Кессин. Эта последняя была очень возбуждена, и, казалось, так искренне, хотя ее волнение означало, может, и не совсем скорбь. Всхлипывала и хозяйка дома, тоже вдова; но ее лицо явно выражало, что она все время думает о неожиданной возможности сдать квартиру вторично, квартиру, которая оплачена покойной за все лето. Хозяйка чувствовала себя в привилегированном положении и вызывала зависть других подобных ей особ.