Эффи Брист

– А хочешь, я тебе докажу. Если бы ты хоть немного тосковал по своему ребенку, – я не хочу говорить о себе самой: что я значу в конечном счете для такого важного господина, который столь долгие годы был холостяком и не спешил...

– Ну и что дальше?

– Да, Геерт, если бы ты хоть немного тосковал, ты не оставил бы меня на шесть недель совсем одну, словно вдову, в Гоген-Креммене, где вокруг никого, кроме Нимейера, Янке и прочих швантиковцев. Из Ратенова тоже никто не приехал, как будто меня боятся или я слишком постарела.

– Ах, Эффи, что ты говоришь! Ты просто маленькая кокетка.

– Слава богу, что ты так говоришь. Для вас, мужчин, это самое лучшее, чем может быть женщина. И ты такой же, как другие, хотя у тебя торжественный и честный вид. Я знаю это очень хорошо, Геерт... В сущности, ты...

– Что же я?

– Ну, этого я лучше не скажу. Но я знаю тебя довольно хорошо. Собственно говоря, как сказал однажды мой дядя из Швантикова, ты нежный человек и родился под звездой любви. И дядюшка Беллинг был совершенно прав. Ты просто не хочешь этого показать, думая, что это неприлично и может испортить тебе карьеру. Ну как, я угадала?

Инштеттен рассмеялся.

– Отчасти... Знаешь, Эффи, ты стала совсем другой. Пока не было Аннхен, ты была ребенком. Но как-то сразу...

– Ну?

– Тебя сразу как будто подменили. Но это тебе идет, ты очень нравишься мне, Эффи. Знаешь что?

– Ну?

– В тебе есть что-то обольстительное.

– Ах, Геерт, единственный мой, это же великолепно, что ты сказал; вот когда у меня хорошо на душе... Дай мне еще полчашки... Известно ль тебе, что именно этого я желала всегда? Мы должны быть обольстительными, иначе мы ничто...

– Это твои слова?

– Они могли быть и моими. Так говорит Нимейер...

– Нимейер! О небесный отец, вот это пастор! Нет, здесь таких нет. Но как пришел к этому он? Эти слова должны бы принадлежать какому-нибудь сокрушителю сердец, какому-нибудь донжуану.

– Весьма вероятно, – засмеялась Эффи. – Но кто там идет, не Крампас ли? И с пляжа. Не купался же он двадцать седьмого сентября?..

– Он часто проделывает подобные фокусы. Пустое хвастовство.

Между тем Крампас подошел ближе и приветствовал их.

– Доброе утро, – прокричал ему Инштеттен. – Идите, идите сюда!

Кампас приблизился. Он был в штатском и поцеловал руку Эффи, продолжавшей раскачиваться в качалке.

– Простите меня, майор, что я так плохо соблюдаю этикет дома;, но веранда – не дом, а десять часов утра, собственно, не время для визитов. Отсюда такая бесцеремонность, или, если хотите, интимность. А теперь садитесь и дайте отчет о своих действиях. Судя по вашим волосам – я пожелал бы им быть погуще, – вы явно купались.

Тот кивнул.

– Как безрассудно! – сказал шутливым тоном Инштеттен. – Четыре недели тому назад вы сами были свидетелем истории с банкиром Гейнерсдорфом, который тоже полагал, что море и величавые волны пощадят его во имя его миллионов. Но боги ревнуют друг к другу, и Нептун безо всякого стеснения восстал против Плутона, или по крайней мере против Гейнерсдорфа.

Крампас рассмеялся.

– Да, миллион марок! Дорогой Инштеттен, будь у меня столько, я бы не отважился купаться; хоть погода и хороша, температура воды не превышает девяти градусов. У нашего брата, простите мне это маленькое хвастовство, миллион дефицита, почему бы нам не позволить себе подобную роскошь, не опасаясь ревности богов. А потом, утешает пословица: «Рожденный для виселицы в воде не утонет».

– Но, майор, не хотите же вы, осмелюсь вас спросить, подобным прозаизмом намекнуть на собственную шею. Некоторые, конечно, думают, что... – я имею в виду ваши слова – что виселицы в той или иной степени заслуживает каждый. Все же, майор... для майора...

– ...это необычная смерть. Согласен, сударыня. Необычная и, что касается меня, маловероятная, – и, таким образом, сказанное – всего лишь речение, fa on de parler. Но должен заметить: за всем этим кроется доля правды. Море действительно не причинит мне никакого вреда. Дело в том, что мне предстоит настоящая и, надеюсь, честная солдатская смерть. Так предсказала цыганка, и это нашло живой отклик в моей душе, в это я твердо верю.

Инштеттен рассмеялся.

– Трудная задача, Крампас, если вы, конечно, не намерены пойти на службу к султану или служить под знаменем с китайским драконом. Там воюют, здесь же, поверьте, воевать прекратили лет на тридцать, и тот, кто пожелает умереть солдатской смертью...

– ...должен заказать себе войну у Бисмарка. Все это я знаю, Инштеттен. Ведь вам это ничего не стоит. Сентябрь уже на исходе; самое позднее недель через десять князь снова будет в Варцине, и поскольку он питает к вам liking (расположение (англ.)) – я воздерживаюсь от более ходкого выражения, чтобы не попасть под ваше пистолетное дуло, – вы сумеете обеспечить старому товарищу по Вионвиллю[56] немножко войны. Князь тоже всего лишь человек, а уговоры помогают.