Эффи Брист

– Тут, между прочим, письмо и для тебя, – сказал Инштеттен. – Если не ошибаюсь, почерк мамы.

Эффи взяла письмо.

– Да, от мамы. Но штемпель не Фризакский. Взгляни, здесь ясно написано: «Берлин».

– Правильно. Почему это так удивляет тебя? Очевидно, мама в Берлине и пишет своей любимице из какого-нибудь отеля.

– Ты, наверное, прав, но я почему-то боюсь. Мне даже не помогает любимое изречение Гульды Нимейер: «Лучше чего-то бояться, чем напрасно надеяться». Как ты находишь его?

– Странное изречение для пасторской дочки. Ну, читай же письмо. Вот тебе нож для бумаги.

Эффи вскрыла конверт и стала читать:

«Милая Эффи. Пишу из Берлина, где я нахожусь со вчерашнего дня. Приехала на консультацию к Швейггеру[86]. Когда я пришла на прием, он вдруг принялся меня поздравлять. С чем? Я даже не могла догадаться. Оказывается, директор департамента Вюллерсдорф рассказал ему, что Инштеттена переводят в Берлин, в министерство. Конечно, мне было немного досадно, что такие вещи узнаешь от третьих лиц. Но я так рада за вас, так преисполнена гордости, что, кажется, собираюсь простить. Впрочем, я всегда понимала (даже еще тогда, когда Инштеттен служил в Ратеноверском полку), что он далеко пойдет. Для тебя это тоже неплохо. Теперь вам придется подыскивать в Берлине квартиру, обстановку тоже надо бы сменить. Если тебе будет нужна моя помощь, приезжай поскорей. Здесь я, наверное, пробуду дней восемь, я прохожу курс лечения. Может быть, придется задержаться подольше, Швейггер высказывается на этот счет как-то туманно. Я сняла квартиру в пансионе на Шадовштрассе, и рядом со мной есть свободные комнаты. О том, что у меня с глазами, расскажу тебе при встрече. Сейчас меня занимает исключительно ваше будущее. Брист будет тоже бесконечно доволен. Обычно он делает вид, что это его не касается, а на самом деле интересуется этим гораздо больше, чем я. Передай привет Инштеттену. Целую Аннхен, ее ты, наверное, возьмешь с собой... Как всегда, нежно любящая тебя мама

Луиза фон Б.»

Эффи положила письмо, ничего не сказав. Ей было ясно, что теперь делать, но заговорить об этом первой она не хотела. Пусть начнет Инштеттен, а она как бы нехотя согласится.

Инштеттен и в самом деле пришел ей на помощь.

– Как, и это тебя ничуть не волнует?

– Как тебе сказать, в каждом деле есть своя обратная сторона. Меня, конечно, радует, что я увижу маму и притом всего через несколько дней. Но тут есть несколько «но».

– А именно?

– Мама, как ты знаешь, весьма решительная женщина и приучила нас считаться только с ее собственной волей. Папа ей во всем уступает. А мне хочется иметь квартиру по своему собственному вкусу и такую мебель, какая нравится мне.

Инштеттен засмеялся.

– И это все?

– По-моему, этого вполне достаточно. Однако это не все. – И тут, собрав все свои силы, она посмотрела ему прямо в глаза и сказала: – И еще – мне не хочется сейчас расставаться с тобой.

– Плутовка! Ты так говоришь, потому что знаешь мое слабое место. Но все мы тщеславны, и мне приятно этому верить. А раз приятно верить, надо показать себя героем, способным на акт самоотречения. Ну что ж, поезжай, когда сочтешь это нужным и когда тебе подскажет сердце.

– Не говори так, Геерт. А что значит: «Когда тебе подскажет сердце»? Этим ты как бы насильно заставляешь меня быть нежной с тобой, и мне, очевидно, нужно кокетливо ответить: «Ах, Геерт, в таком случае я никогда не уеду», – или что-нибудь в этом роде.

Инштеттен погрозил ей пальцем.

– Ну и тонкая ты женщина, Эффи. А я-то думал, ты еще ребенок, но теперь вижу, ты не отстаешь от других. Ну, хорошо, оставим это. Как говорит твой папа, «это темный лес». Скажи лучше, когда ты поедешь?

– Сегодня у нас вторник. Ну что ж, скажем, в пятницу днем, на пароходе. Тогда вечером я уже буду в Берлине.

– Решено. А когда ты вернешься?

– Скажем, вечером в понедельник. Следовательно, через три дня.

– Так быстро? В три дня трудно со всем управиться. Да и мама тебя не отпустит так скоро!

– Тогда – на мое усмотрение!

– Отлично.

И Инштеттен поднялся: ему было уже пора отправляться на службу.

Дни, оставшиеся до отъезда, летели как птицы. Роз-вита была очень довольна, что они переезжают в Берлин.

– Да, сударыня. Кессин, конечно, тоже ничего, но до Берлина ему далеко: вот, скажем, конка – как зазвенит, не знаешь, куда и бежать: не то налево, не то направо, а иногда так прямо кажется, что тебя уже переехало. Здесь таких вещей не бывает. Иной раз за целый день не увидишь и пяти человек. И все тебе дюны кругом да море. А море шумит себе, шумит, а толку чуть.

– Ты. права, Розвита. Шумит себе, шумит, а жизни настоящей нет. Невольно начинают закрадываться глупые мысли. Ты, я думаюг не будешь отрицать, – не от хорошей жизни ты стала заигрывать с Крузе.

– Ах, что вы, сударыня...

– Нет, нет, я не хочу учинять никакого допроса. Да и ты, конечно, никогда не сознаешься. Ну, вот что, возьми с собой побольше вещей. Собственно говоря, тебе нужно захватить все свои вещи и все, что нужно для Аннхен!

– А разве мы не вернемся?