Ефим Сегал, контуженый сержант

Время тогда какое было? Не скрою, струхнул. «Куда, - спрашиваю, - следовать-то?» «За нами, - говорят, - следуйте, там увидите». «А кто вы такие, чтобы за вами следовать?» - это я им. «Мы из НКВД», - и показывают мне удостоверение. Говорю: «А я-то при чем тут?» Приказали: «Меньше разговаривайте!» Что поделать? Ковыляю и думаю: «Не иначе как недоразумение вышло». В «эмку» меня усадили и увезли. Куда бы ты думал, Ефим?.. На Лубянку!..

Ефим слушал, смотрел на рассказчика, но порой не видел его. Перед ним возникали иные образы. Он вспомнил, как из дома, где он жил тогда, в 1937 году, то и дело исчезали невесть почему, невесть куда почтенные люди: ученые, врачи, писатели, даже старые большевики. Пачками исчезали, словно в черную пропасть брошенные.

Ефим был еще молод - чуть больше двадцати. И никак не мог ясно осознать термин, не сходивший в тот период со страниц газет, грохотавший из всех репродукторов, косивший людей как чума, тяжелый, как могильная плита и непонятный, как иероглиф: «Враг народа!», «Враг народа!», «Враг народа!»

«Отчего, - ломал себе голову Ефим, - выдающиеся революционеры, сподвижники Ленина, совсем недавно стоявшие у руля советского государства и партии, объявлены врагами народа, а друг народа - неизвестно откуда взявшийся нарком внутренних дел, худосочный пигмей Ежов? Что происходит? В чем причина? Где правда? Как найти ответы на эти вопросы?»

Необъяснимое будоражило Ефима, часто заставляло задумываться. Задумываться, но не более: докопаться до корня событий, здраво оценить происходящее молодому журналисту, искренне преданному революции, было тогда не дано... И сейчас, глядя на Андреича, Ефим еще не мог толком уяснить, чем закончится так странно начавшаяся история.

-    Ефим, ты меня слушаешь? - перебил его размышления Андреич, - может тебе не интересно, так скажи, я не буду. Поболтаем о чем-нибудь другом.

-    Что вы, что вы Андреич! Продолжайте, прошу вас... Меня очень волнует ваш рассказ. Я кое-что припомнил по аналогии.

-    Коли так - слушай внимательно и не гляди на потолок... Ну так вот, усадили меня те двое на заднее сиденье, они по бокам, я в середке, как жених. Машина с ходу взяла приличную скорость. Когда с Маросейки повернули направо, я сразу догадался, куда меня везут... Но зачем? Почему? За что? Привезли меня в тот красный дом на Лубянке, заперли в маленькой комнатушке. Окно - крест-накрест железные прутья - решетка. Худо мне, ой, как худо! Куда ты, думаю, Иван, попал, что с тобой будет? Однако утешаю себя: ничего плохого не будет, ошибка это. Вот расспросят и выпустят, да еще с извинением, мол, простите, товарищ Михайлов, недоразумение получилось. И на машине с почетом отвезут домой...

Так я думаю, гадаю. Вдруг дверь открывается: «Арестованный, на допрос!»

«Арестованный!..» Веришь, Ефим, слово это стукнуло меня по башке молотком... Привели меня в светлый кабинет. На полу - ковер, шторы на окне шелковые, мебель - какой я отродясь не видал, одно слово - комната нарядная, но какая-то жуткая, а почему - сам не пойму. За столом, в кресле, гляжу, человек в штатском, смотрит на меня пристально, глаза холодные, насквозь просверливают. «Присаживайся, - говорит, - ишь ты какой глазастый, теперь понятно...» «Что, - говорю ему, - понятно, ничего не понятно. По какому такому праву меня сюда привезли?» Он посмеивается: «Все понятно, глазищи у тебя, Михайлов, как фары. Вредно иметь такие, чересчур много видят» - я опять ничего не понимаю. Говорю ему: «При чем здесь мои глазищи? Они по моей работе в самый раз. Я контрольный мастер, товарищ, не знаю, как вас...» Он аж через стол перегнулся, зашипел: «Серый волк тебе товарищ! Для тебя я - следователь! Уяснил? Гражданин следователь!.. И поменьше вопросы задавай. Твое дело отвечать... Был ты вчера в Большом театре на встрече с товарищем Сталиным?» «Был», - отвечаю. «Хорошо ты видел, глазастый, - это он мне, — нашего дорогого вождя?» «Отлично, — отвечаю, — как вас вижу сейчас, я сидел в партере...» Он хитро так, вроде с издевкой, спрашивает: «Может, опишешь словами облик нашего дорогого Иосифа Виссарионовича?»

«Куда он клонит, - думаю, - зачем ему сталинский облик?»

А он опять: «Давай, давай, описывай! Может, позабыл? Может, тебя хорошенько обработать надо, чтоб память освежить?»

Насчет «обработки» я еще тогда, Ефим, никакого понятия не имел и отвечаю ему: мол, память у меня на месте, обрабатывать ее незачем, встречу с товарищем Сталиным век не забуду.

Он прямо-таки зашелся от смеха, аж за живот схватился. «Точно, - говорит, - век не забудешь!.. Ну, давай рисуй облик вождя...»