Она была так увлечена беседой, что не услышала замечания и продолжала тараторить.
- Надя, а Надя! Товарищ Воронцова! Я к вам обращаюсь. Говорите, пожалуйста, потише. Вы мешаете мне работать, - раздельно и сухо попросил Ефим.
- Вы что-то мне сказали? - откликнулась она, услышав последние слова. - Это не тебе, Коля, это наш сотрудник... погоди минутку! - Надя повернула к Ефиму голову, украшенную двумя косами, уложенными венком, устремила на него безразличный взгляд серо-голубых глаз.
Ефим повторил просьбу.
- Разве я вам мешаю? Вы сейчас ничего не пишете, сидите так, без всякого дела.
- А вы не допускаете, - съязвил Ефим, - что иной раз человек трудится невидимо, то есть думает?
Она чуть смутилась.
- В таком случае извините... Пока, Коля, до вечера, - сказала в трубку. - Передайте, пожалуйста, редактору, - попросила Ефима, - что я пошла по цехам.
Стуча каблуками грубых туфель кустарного производства, она удалилась. Ефим посмотрел ей вслед. Чем-то непонятно приятным повеяло вдруг на него от ее стройной девичьей фигурки, которую не смог испортить даже убогий наряд - плюшевая кургузая жакетка, грубошерстная юбка. Внешне, с первого взгляда, Надя ему не понравилась, совсем не в его вкусе, несмотря на то, что блондинка... и эти ее веснушки-конопушки, и, к тому же, сорока-тараторка! Откуда выкопал Гапченко этот экземпляр? Но наперекор всему, несколько минут назад пахнуло от нее на Ефима будто бы мягким теплом... на мгновение. Но мгновение запомнилось.
Вскоре почти одновременно пришли редактор и остальные сотрудники. Гапченко пригласил всех к себе. Приближалась двадцать восьмая годовщина Октябрьской революции, следовало обсудить содержание праздничного и предпраздничных номеров газеты, составить план, распределить задания.
Гапченко окинул взглядом собравшихся сотрудников.
- Где же наша новенькая, Воронцова? - обратился он к Ефиму. - Ты вроде раньше пришел.
- Она ушла в цех, просила сказать вам.
- Ладно. Передашь ей задание. Кстати, поможешь ей, это твоя секретарская обязанность.
Обсуждали, предлагали, спорили... Планерка затянулась. Ее прервал телефонный звонок.
- Слушаю, — недовольно отозвался Гапченко, - слушаю!.. A-а! Здравствуйте, Иван Сергеевич!.. Да-да! Сейчас иду... С Сегалом? У нас оперативное совещание... Хорошо, отложим. Слушаюсь.
В кабинете Смирновского они увидели кроме него Дубову и секретаря партбюро крутовского цеха. Смирновский показал вошедшим волчий оскал, что означало улыбку. Дубова кольнула рысьими глазами, секретарь цеховой парторганизации, полный, бочковатый, жирно надулся.
- Ну, здравствуйте! - холодно, несмотря на оскал, приветствовал Гапченко и Сегала Смирновский. - Присаживайтесь. Знаете, зачем я вас позвал?
Редактор отрицательно покачал головой.
- Дело важное. Вы знакомы с товарищем Ивановым?
- Знакомы, - в один голос сказали Гапченко и Сегал.
- Нехорошие блины получились с Нагорновым, - оскал мелькнул на мгновение. Ефима покоробило: Смирновский даже не употребил обязательный в таких случаях термин «покойный». - Товарищ Иванов, - продолжал парторг, - сообщил нам, что по цеху Крутова поползли слухи-мухи. Дескать, Михаил Тарасович Нагорнова в могилу свел. Верно я говорю, товарищ Иванов? - Тот молча кивнул. Смирновский снова блеснул волчьим оскалом, пытаясь изобразить улыбку. - Поскольку товарищ Крутов резковат на язык, в цехе слухам верят. Народ волнуется. Слухи-мухи, - Смирновский поиграл желваками, - могут поползти по заводу. И тогда... Понятно?! - Смирновский уперся сверлящими глазами в Гапченко и Сегала. - Коротко говоря, посоветовались мы тут с товарищ Дубовой и решили: приказать редакции поместить в ближайшем номере многотиражки небольшой критический матерьяльчик в адрес товарища Михаила Тарасовича Крутова. (При упоминании Крутова голос Смирновского теплел, сколько мог). Нагорнова не упоминать, ни-ни! И об истории с ним - ни гу-гу! Понятно? - Смирновский обратил оскал к Ефиму. - Поручить написать этот матерьяльчик спецу по уколам и подножкам корреспонденту Сегалу. Под ответственность Гапченко. Действуйте! Пишите, что приказано и как указано. Срочно! Народ надо успокоить, ясно?