Ефим Сегал, контуженый сержант (СИ)

Канатчиков забегал глазами, как пойманный с поличным школяр, вымученно улыбнулся, покосился на свои наручные часы.

-    Гм... Нам придется прервать беседу: через десять минуть совещание у главного, так что...

Придя в палату, Ефим увидел на тумбочке сверток и конверт. Надиным почерком на нем было написано: «Сегалу Е.М.». «Фима, родной, - писала Надя, - очень волнуюсь за тебя. Если можешь, черкни пару слов. Ничего не скрывай. Целую, Надя».

До чего же он обрадовался этой весточке!

-    Внизу ждут вашего ответа, - сказал вошедший в палату Володя.

Не мешкая ни секунды, Ефим написал Наде сверхуспокоительное письмо.

-    А как передать его жене? - спросил Володю.

-    Давайте. - И, вернувшись минуты через две, доложил: - Все в порядке.

-    Попируем? - предложил Ефим, распаковывая приношения Нади.

-    Охотно! У меня от воскресной передачи тоже кое-что осталось.

Общими усилиями они собрали «роскошный стол»: полукопченая колбаса, кильки, сыр, сливочное масло, печенье, конфеты. Пир - так пир! Наполнили стаканы кипятком, чуть подкрашенным заваркой, чокнулись обжигающими руки стаканами: «Будем здоровы!»

Глядя на Володю, уписывающего все подряд, Ефим последовал его доброму примеру.

В палату вошла медсестра.

-    Приятного аппетита, молодые люди! Я на минутку, сообщить Сегалу, что записку его жена получила. Мы ее насчет вас успокоили.

-    Большущее спасибо, - сказал Ефим. - Да-а... - прибавил он, когда сестра ушла, - у нас в отделении не то, что в третьем, можно считать, полная демократия.

Володя с любопытством глянул на Ефима.

-    А вам откуца известны порядки третьего? Это буйное отделение.

-    Из рассказов одного моего приятеля. Он там побывал. - Ефим помолчал. - Ладно, не буду вам голову морочить: приятель тот - я, собственной персоной.

-    Вы?! В буйном отделении?! - у Володи изумленно вытянулось лицо. - Полноте, чепуха какая-то!

-    Не верите? Тогда слушайте. - И Ефим рассказал историю с Яшкой-кровопийцей.

-    Мне тогда повезло, в кармане оказался документ о контузии. Поэтому мне и прописали пребывание под широким, добрым крылом доктора Бориса Наумовича Котляра.

-    Бориса Наумовича? Так это же наше местное светило! Величина! Профессор! Я с ним немного знаком. Хороший человек.

-    Да, - согласился Ефим, - дай ему Бог здоровья. Он спас меня, поставил на ноги, дал возможность еще раз вернуться в строй.

-    А что было дальше?

-    Дальше? Дальше последовала эпопея, которую сходу изложить просто невозможно. У нас, я предполагаю, времени впереди достаточно. Как-нибудь расскажу.

-    Все же с этим Яшкой вы впоследствии виделись?

-    Не только виделись. Я, признаться, имел определенную возможность насолить ему, когда работал в заводской многотиражке.

-    Ну, и?..

-    Эх, захлестнули меня дела да события! Закрутили, завертели. На заводе повстречались типажи поколоритнее Яшки, он перед ними ягненок... Хотя и не исключение в стане власть имущих, он, скорее, тоже плоть от их плоти, кость от кости. Поди-ка, оторви его от той плоти. Достань!

Володя опустил красивую чубатую голову, задумался. Когда поднял глаза - ахнул: Ефим лежал навзничь, открытыми, остановившимися глазами смотрел в какую-то точку мимо Володи. Щеки его побелели, губы что-то шептали.

Володя бросился за дежурным врачом...

Немало дней и ночей Ефим так и не обретал ясного сознания.

-    Болезнь протекает своим чередом, - говорил Канатчиков, - ничего страшного.

Однажды в палату пришел Борис Наумович, Ефим узнал и не узнал своего старого друга.

-    Крепко переутомились нервишки у Сегала, - сказал Борис Наумович, - вот и отдыхают, закон самосохранения действует, организм защищается. Все обойдется, парень стойкий, я его помню... Следите, чтобы спал.

...Настал день, когда Ефим пришел в себя окончательно. Назавтра Наде разрешили свидание с мужем. Больничный парикмахер накануне побрил, постриг его. Выглядел он спокойным, аккуратным, но очень бледным.

Тревогу, растерянность, радость - все выразило подвижное лицо Нади, когда она увидела Ефима. Оба побежали друг другу навстречу, обнялись. Не поцеловались. Этого они никогда на людях - по молчаливому сговору - не делали. Уселись на два свободных стула в углу коридора.

С чувством безмерной вины смотрел Ефим на родное, самое родное лицо на свете, прекрасное в своей чистоте и детскости, но сильно утомленное, озабоченное, похудевшее. Это он, только он виноват в страданиях жены. За какие грехи Господь послал бедной девочке-женщине такие испытания? Чем, когда, как сможет он искупить стопудовую вину перед ней?! Убить себя за это мало!

Надя вынула из хозяйственной сумки свертки.

-    Вот, отнеси в тумбочку, ешь, поправляйся. По-моему, ты немножко похудел, - она не скрывала огорчения.

-    У меня отличный аппетит, увидишь, скоро растолстею. Ты сама ешь получше, береги себя. Скоро выпишусь и заживем мы с тобой на славу! - Ефим не очень-то верил собственным восторженным восклицаниям, и от внутреннего неверия слова его звучали неубедительно, наигранно.

Надя все поняла. И не желая огорчать мужа, в тон ему заверила: