Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II

— Откуда же мы взялись? Откуда что взялось? Что они будут о нас думать?

— В каком смысле? В биологическом?

— Пусть в биологическом.

— Мы были, каждый из нас был. Но вы, Командир, погибли под Киевом в 41-м году. Вы сапером были, вспомните. Мосты взрывали. Нуразбеков же — служил у батьки Махно, моя судьба после Донбасса вообще неизвестна — лень было архивы переворачивать.

И я там була,
Вуголь добувала,
Колы б не собственна дыра,
З голоду б пропала.

— Ну?

— Не было Гуляй-града. И нету. Никто не знает и не помнит такого города. Ни прописки вашей нету, пи Элеоноры Кустодиевой вашей нету, ни первого секретаря Шепилова — никогда не было. Не было таковых. Паспорт у вас настоящий, по вот вы родились и прописаны в Гуляй-граде, а такого города не существует. Его нет на карте. Нет на карте Украины. Нет на карте России. Нет на карте Союза. Вам некуда возвращаться. Автобуса в Гуляй-град нет. Нету его в расписании одесского автовокзала. Нет в природе. Кто там у вас районный прокурор? Андрей Януарьевич Вышинский? Руководитель московских процессов, что ли? Да он же умер черт знает когда, за год до Джугашвили!

Гайдамака слушал.

— А Трясогуз? — вспомнил он. — Спросите Ваньку Трясогуза! Он из Гуляя, он подтвердит.

— И Трясогуза тоже нет. Нет его в вытрезвителе.

— Вы его вызывали? Вы с ним говорили? Я помню — я с ним утром в бадэге коньяк пил! Вы его в вытрезвитель отправили!

— Нету.

— Надьку-винарщицу допросите! Она на него орала, она его хорошо запомнила.

— Не помнит, дура! — усмехнулась Люська. — Ванька Трясогуз наш человек. Он уже там. Поднялся, как воздушный шар, и улетел. Ему легко, он толстый.

— Понял, — сказал Гайдамака. — Меня пасли, чтобы я все вспомнил. Ванька Трясогуз меня пас, отец Павло меня пас, — и вспомнил: — А эти сторублевые фальшивки?!!

— Смотреть надо, когда взятки берешь, дурень! На них Ленин с кепкой! Они стронцием меченые. Знал бы ты, как мы твой Гуляй-град искали! По всем реальным окрестностям. Пока нашли! Пока доктора послали, Владимира Апполинариевича. Пока Шкфорцопфа внедрили, пока взятку вручили… Были в Гуляе. Пока ты здесь сидел, и тебя развлекали и зубы заговаривали, послали в Гуляй дивизию внутренних войск. Нету Гуляя. Ушел гулять. Степь, посадочная полоса и курган. Провели раскопки. Нашли американский Б-29, а в нем скелет, аккордеон и велосипед «Кольнаго». Все твое, все в порядке.

— И скелет мой?

— Твой. Идентифицировали.

— Люська, слушай, где мы находимся?

— В фейерверке. В каком-то фейерверке времени, но в каком именно я точно не знаю.

— Ладно. Понял. Давай стремянку.

ГЛАВА 15. Эпилог (продолжение)

Купила лошадь сапоги,

Простудила ноги.

Побежали утюги

В царские чертоги.

Единственное известное стихотворение А. П. Чехова

Кризис миновал. Чехову было сорок четыре года. Осенью супруги смогли уехать в Италию, и Чехов почти безвыездно прожил на острове Капри десять лет, пока окончательно не выздоровел. Впрочем, от туберкулеза он никогда не излечился, но болезнь уже протекала в медленной, вялой форме.

«Живем дальше», — вздохнул Чехов. Он в то время почти не писал ничего художественного — «устал, осточертело!» — {незаконченная пьеса без названия осталась в черновиках, чеховеды между собой называют ее «Платонов»}, но вел дневник и впоследствии написал мемуарную книгу «Остров Капри» (явно перекликаясь с «Островом Сахалином») о российских эмигрантах, которые после русской революции устремились за рубеж от преследования царских властей. Ольга Леонардовна не могла жить без театра, она опять вернулась в Москву, па сцену, но Чехов, кажется, уже не так сильно скучал, потому что на Капри в отсутствие Книппер появилась Лидия Мизинова. Любовник ее бросил, она окончательно разочаровалась в жизни, помышляла о самоубийстве, Чехов ее утешал как мог. Все-таки эту деликатную тему нам не обойти, и здесь, кажется, самое время кратко рассказать о его семейных отношениях.