Эфиопика

Хариклея, видя и слыша все это, сочла и сама, что помощь ей оказана богами, и решила не быть неблагодарной к высшим силам, отвергая их благодеяния. Поэтому она сошла с костра.

И весь город от радости и изумления вскричал громко и в один голос призывал богов. Арсака же, вне себя, порывисто спустилась со стены, выбежала за ворота в сопровождении большой свиты и персидских вельмож, сама наложила руки на Хариклею и, кинув наглый взгляд на народ, воскликнула:

– И вы не стыдитесь освободить от казни женщину преступную? Отравительницу, застигнутую на месте преступления, сознавшуюся в своих злодеяниях? Оказывая помощь беззаконной девке, вы восстаете против персидских обычаев, против самого царя, сатрапов, вельмож и судей. Она не сгорела, вот что, быть может, вызывает в вас жалость, и вы приписываете богам это дело. Неужели вы не соображаете, что именно это еще более уличает ее в отравительстве: значит, так велико ее волшебство, что она может бороться с силой огня. Приходите завтра, если угодно, на собрание, которое из-за вас будет всенародным, и вы узнаете, что она созналась в своих злодеяниях и была изобличена свидетелями, находящимися у меня под стражей.

С этими словами Арсака, схватив Хариклею за горло, поволокла ее, приказав телохранителям очистить путь через толпу. Народ частью негодовал и думал уже о противодействии, частью же уступил, подозревая действительно отравление; иные же страшились Арсаки и силы ее телохранителей. Хариклею сейчас же передали Евфрату и тотчас оковали еще большим количеством цепей. Под стражей ожидала она вторичного суда и казни и, среди ужасных обстоятельств, одно только приобретением считала – быть с Теагеном вместе и все рассказать ему о себе. Арсака измыслила им и такое наказание: думала она еще более посрамить и истерзать молодую чету, заперев их в одну темницу: там увидят они друг друга в оковах, среди мучений. Знала она, что влюбленный скорбит более о страдании любимого, чем о своем собственном.

Но для Теагена и Хариклеи стало это скорее утешением, и они считали приобретением – терпеть одинаковые страдания. Если бы кто из них был менее мучим, он счел бы, что другой победил его и любит более страстно. Вдобавок они могли беседовать друг с другом, утешать и ободрять, призывая благородно сносить выпавшие им на долю несчастия и стойко подвизаться в борьбе за целомудрие и взаимную верность.

И вот до поздней ночи беседовали они друг с другом, как это естественно для тех, кто уже отчаивается встретиться после этой ночи. Они, сколько могли, насытили друг друга и, наконец, стали обсуждать чудо с огнем. Теаген усматривал его причину в благосклонности богов, отвергших напрасную клевету Арсаки и смилостивившихся над непорочной и ни в чем не повинной девой, Хариклея же, по-видимому, колебалась.

– Необычайное это спасение, – сказала она, – конечно, дело демонической или божественной помощи. Но эти беспрерывные муки в несчастиях, эти разнообразные кары и истязания могут быть уделом только тех, кто ненавистен богам и искушает нерасположение высших сил. Или же это божество столь странно помыкает нами, бросая на край погибели и потом спасая из безнадежности?

При этих словах Теаген призвал Хариклею отказаться от кощунства, советуя блюсти благочестие еще более, чем целомудрие.

– Смилуйтесь, боги! – вскричала она. – Какой мне сейчас припомнился сон – да и не явь ли это? – я его видела предыдущей ночью. Не знаю, как это тогда он не пришел мне на ум. А сейчас я его случайно вспомнила.

Вот какой был этот сон: изречение в стихах говорил божественнейший Каласирид – явился ли он мне незаметно во сне или же я видела его на самом деле. Изречение было, помнится, в таком роде:

Силы огня не страшись, о дева, с камнем пантарбом,
Ибо богини судьбы чудо свершат без труда.

Вдруг Теаген вздрогнул, словно одержимый, и вскочил, насколько это позволяли его оковы.

– Будьте милостивы, боги! – вскричал он. – Ведь и я, припоминая, становлюсь поэтом: подобным же вещателем дан и мне оракул (был ли то Каласирид или бог, принявший облик Каласирида), гласящий, кажется, вот что:

С девою вместе в страну эфиопов, конечно, прибудешь,
Бремя Арсаки оков сбросишь, лишь встанет рассвет.

Я догадываюсь, какое отношение имеет этот оракул ко мне: под страной эфиопов, очевидно, разумеется подземная страна почивших. «С девою вместе» – то есть я буду впредь вместе с Персефоною. «Сбросить оковы» – это значит покинуть тело, уйти отсюда. Но что означает твое изречение, так странно составленное из соединении противоположностей? Камень назван «пантарбом», очевидно, он всех страшится, между тем совет призывает не бояться костра.

А Хариклея на это: