Эфирное время

– Он приходит каждую ночь. Стоит мне задремать, и он является ко мне, пьяный, грязный, с мешком на голове. Я вижу его лицо. Знаете, какое лицо у человека, которого душат прозрачным полиэтиленовым пакетом?

«Отлично! – поздравил себя Иван. – у нас здесь что, еще один труп? У нас здесь „висяк“ четырнадцатилетней давности с пакетом на голове? Класс! Вот уж старик Вородин обрадуется, маминым пирожком меня угостит…»

– Кто он? – быстро спросил капитан.

– Покойник, – едва шевеля губами и тревожно оглядываясь по сторонам, ответил Бутейко.

– Его убили?

– Да.

– Кто?

– Павел.

– Фамилия?

– Чья?

– Ну, этого Павла.

На пороге палаты появилась молоденькая медсестра, постояла, посмотрела и ушла, вероятно, решив, что здесь без нее обойдутся.

– Как вы не понимаете? – больной укоризненно покачал головой. – У камней не бывает фамилий. У них есть все – история, судьба, кровь, живая человеческая кровь, которая течет рекой. Но фамилий у них не бывает – Павла снесла курица на Урале в 1829-м году, и судьбу его можно очень приблизительно проследить только до 1917-го года. Он исчез. Но такие, как он, никогда не исчезают совсем. Они всплывают из небытия, чтобы вновь лились реки крови.

«Нет, не видать мне пирожка с капустой, – усмехнулся про себя Иван, – ничего я здесь не нарою. Псих бредит, а я дурак, слушаю».

– Знаете, Вячеслав Иванович, чтобы не мучиться, лучше сразу все рассказать. Станет легче, – произнес он с самой задушевной интонацией, на какую был способен.

– Кому легче? – Бутейко печально покачал головой. – Ему не станет, он давно умер. Он умер, но не успокоится, пока мы живы.

– Как его звали? – осторожно спросил капитан.

– Кузя.

– Он что, кот?

– Если бы… Он человек. Пьяница, наркоман, но все-таки человек. Лелечка тоже говорила, как вы сейчас, мол, ты представь себе, что перед тобой животное, грязная скотина, которой пора на бойню, облезлый помоечный кот, который гадит у нас в подъезде, от него только вонь, и больше ничего. Я поверил ей. Я ей всегда верил, но она ошиблась. Он человек, и теперь является ко мне каждую ночь.

– Леля, это кто?

– А вы не знаете? – больной тяжело вздохнул.

– Нет, – искренне признался капитан.

– Ну и не надо. Раз не знаете, я не скажу.

– Вячеслав Иванович, как же я сумею разобраться, если вы не хотите говорить?

– А зачем? Для чего разбираться? Они убили Артема, теперь наша очередь. Не понимаю, почему сначала его, он был тогда ребенком, шестнадцать лет – это еще ребенок. Тем более его вообще не было в Москве в то время. Он ничего не знал и уже никогда не узнает.

– В убийстве вашего сына подозревается его приятель, бывший одноклассник, Анисимов Александр Яковлевич. Вы с ним знакомы?

– Я этого мальчика знаю с детства. Он не убийца. Он только орудие. Сначала они прислали его ко мне с перстнем. Они как будто издевались, предупреждали, хотели, чтобы мне стало по-настоящему страшно. Зачем, спрашивается? Мне было страшно все эти четырнадцать лет, но я никогда не думал, что первым станет Артем.

– Вы слышали, как Анисимов угрожал вашему сыну?

– Нет, – Бутейко печально покачал головой, – это было бы слишком прямолинейно, если бы он угрожал. Он пришел ко мне, а не к нему. Он принес перстень с изумрудом. Вещь красивая, но камень с трещиной, алмазы мутные.

– Вячеслав Иванович, вы много лет работали гравером в ювелирном магазине – осторожно начал Иван, – почему вы сменили специальность?

Вопреки ожиданиям, больной никак не отреагировал на этот вопрос, он тяжело вздохнул, стал теребить угол наволочки, сворачивать ткань жгутом, накручивать на палец, и казалось, так сосредоточился на этом занятии, что позабыл о капитане.

– Вячеслав Иванович, вы устали?

– Не знаю, – Бутейко равнодушно пожал плечами, – наверное, устал. Но разве это кому-нибудь интересно? Я готов годами носить одни брюки, зимой и летом, я с радостью буду лелеять единственную пару ботинок, самостоятельно менять набойки, сшивать порванные шнурки. Я очень люблю сладкий чай с черными гренками, поджаренными на подсолнечном масле, правда, кашу терпеть не могу, особенно перловку, и не потому, что эта крупа самая дешевая, просто невкусно. Однако и перловку я готов есть ежедневно. Но спать и видеть его во сне, с пакетом на голове, с открытым ртом, растопыренными жуткими глазами, я не могу.

– Подождите, Вячеслав Иванович, – осторожно, перебил его капитан, – вы сказали, что не спите четырнадцать лет. Значит, все это – пакет, труп, Павел – было четырнадцать лет назад?