Эфирное время

Только с Юрой она не чувствовала себя виноватой, он не считал, что так сильно переживать из-за собаки ненормально, неприлично. Перед ним не стыдно было плакать от жалости и бессилия. Он понимал ее без всяких объяснений. С ним хорошо было молчать, сидя в машине, и слушать, как сентябрьский дождь стучит по крыше. Для того чтобы успокоиться и согреться, достаточно было просто уткнуться носом в его плечо, вдохнуть запах прокуренного свитера.

Лота умерла ночью, после долгих мучительных судорог. Лиза сидела на полу, держала ее голову на коленях и чувствовала, как отчаянно борется со смертью живое существо. У животных нет бессмертной души, им страшнее умирать, они уходят в никуда, в черноту. Возможно, это глупость, приторные сантименты, которые не стоят ни гроша.

Возможно, прав был муж, когда говорил, что она ведет себя словно выжившая из ума слезливая старая дева. В мире столько кошмара, настоящего человеческого горя, а тут всего лишь собака, к тому же капризная, недобрая, к тому же с ней было так тяжело в последнее время, она ходила под себя, и запах не истреблялся никакими моющими средствами, она громко всхлипывала ночами, все пыталась встать на четыре лапы, падала с грохотом, будила мужа и детей, которым рано вставать.

– Послушай, ты хотя бы отдаешь себе отчет, что это ненормально – так переживать из-за собаки? – услышала Лиза голос мужа. и только тогда заметила, что Лота уже не дышит, а сама она захлебывается слезами.

С тех пор прошло совсем немного времени, ей часто снился дождливый, до черноты пасмурный день, когда вместе с Юрой они поехали в поселок «Большевик», который теперь назывался Батурине, чтобы там, в дубовой роще, похоронить собаку.

Из-под колес вишневой «шкоды-фелиции» летели брызги, дождь заливал ветровое стекло.

– Почему ты дрожишь, Лизонька? – не отрывая глаз от дороги, Юра тронул ее руку. – Если холодно, я могу включить печь.

– Не нужно. Это нервное.

– Ты боишься, нас увидят?

– Нет. В поселке сейчас пусто, в плаще под капюшоном вряд ли кто-то узнает. К тому же темнеет… Нет, ничего я не боюсь, просто я не была здесь пятнадцать лет. Я очень любила в детстве эту дорогу поворот к роще. Почти ничего не изменилось.

Машину оставили у небольшой поляны, где когда-то была волейбольная площадка, в рощу зашли со стороны соседней улицы. Лиза издалека заметила, что в окне старого деревянного дома горит свет, и отвернулась.

Лопата легко входила в мягкую мокрую землю. Стало совсем темно, Лиза зажгла карманный фонарик. Когда все было уже закончено и над собачьей могилой вырос небольшой холмик, совсем рядом послышались шаги. Кто-то приближался к ним в темноте, хрипло, надрывно кашляя. Тонкий фонарный луч выхватил из мрака капюшон плащ-палатки, сморщенное старческое лицо.

– Покурить не найдется? – произнес хриплый голос.

Юра вытащил пачку сигарет из кармана, чиркнул зажигалкой. Старик судорожно закашлялся от первой глубокой затяжки и спросил:

– Кто такие?

– Мы так, проездом, – ответила Лиза.

– А что копали-то здесь?

– Собаку похоронили.

– Почему здесь?

– А где же? Ведь не на кладбище, и не на помойку выбрасывать, – ответил Юра и закурил.

– Это я понимаю, но почему именно здесь? Между прочим, документы у вас имеются?

– Зачем?

– Может, вы не собаку, а труп здесь зарыли. Известно, какое сейчас время.

– Да, конечно. Труп, – грустно усмехнулась Лиза.

Что-то в голосе старика, в его сморщенном пропитом лице было знакомое.

– Ты, дамочка, так не шути. Давайте-ка мне документы, а то сейчас за милицией пойду.

– Николай Петрович? – внезапно вспомнила Лиза. – Надо же, дядя Коля… Вы здесь до сих пор сторожем работаете?

– Верно, сторожем. А ты откуда знаешь?

– Да уж знаю. Я здесь, можно сказать, выросла. В детстве каждое лето приезжала. Как Наталья Даниловна, здорова?

– Померла Наталья Даниловна, – старик опять закашлялся, потом произнес уже другим, спокойным голосом:

– Что-то я тебя не узнаю, дамочка. На себя посвети, чтоб я видел.

– Я здесь пятнадцать лет не была, – Лиза осветила свое лицо фонариком – вот, теперь узнали?

– Лизавета? Ну ты смотри, какая стала. Слушай, по телевизору ты, что ли, новости ведешь?

– Я.

– Это ж надо! А я все смотрю, ты или нет? Это муж твой, что ли?

– Муж, – не задумываясь, ответил Юра.

Потом, в машине, они долго молчали, и только когда подъехали к Кольцевой дороге, он спросил:

– Ты не обиделась?

– За что?

– За то, что я имел наглость назваться твоим мужем?

– Я не обиделась, но не стоило этого делать, – в голосе ее мелькнули неприятные металлические нотки.

– Просто я подумал, мало ли кому этот сторож разболтает о твоем приезде, и будет лучше, если он скажет, что ты приезжала сюда с мужем.

– Да, наверное, ты прав.

Они опять замолчали, и больше не произнесли ни слова до конца пути. Ей все еще было. холодно, хотя в машине работала печка. На нее навалилась тоска, тяжелая и вязкая, как размокший суглинок.

* * *